Элла Никольская: Уходят не простившись (Русский десант на Майорку - 2)

Привычные, до оскомины, должно быть, надоевшие слова привели красавицу в чувство. В глазах её Павел прочел: "и ты туда же..."

- Ладно, - равнодушно согласилась она, - Позвони сюда в первой половине дня, договоримся. Только не надолго, у меня экзамены.

- А домой можно позвонить?

- У меня домашнего нет, я за городом живу, - она уже сидела за столом, раскладывала какие-то бумаги, готовилась печатать.

- Слушай-ка, - вспомнил вдруг Павел, - Я когда сюда шел, портрет внизу видел, в траурной рамке. Внимания не обратил.

- Теперь обрати. Между прочим, напарница моя, в этой комнате сидела.

Из приемной, где происходил разговор, одна дверь вела в коридор, а ещё две двери - одна против другой - в кабинеты директора и его зама. Павел прищурился, прочитал фамилию на табличке: так и есть. Стало быть, второй рабочий столик, точно такой, как у Лизы, только с зачехленным компьютером, принадлежал покойнице, а ещё один, посредине, с тремя телефонами - общее владение. Павел взглядом осведомился об этом у Лизы и получил утвердительный ответ - тоже взглядом.

На выходе возле вахтерской будки Павел минут пять изучал женское лицо в черной рамке - молодое, нагловато-победительное, что-то собачье в оскале, глаза-буравчики... Но, в общем, недурна, такие нравятся. На любителя. Бойкая, видать, была. И умелая кое в чем... Снимок не с документа увеличен, не из отдела кадров взят, а с любительской фотографии. Нашлась у кого-то у той же Лизы, скорее всего. А то и в директорском столе - хотя вряд ли там искали. Разве что - ну да, Лиза, она может...

Возвращаясь домой, Павел привычно глянул на окна четвертого этажа. Светятся - отец дома. После смерти мамы вовсе выходить перестал, надо им заняться, уныние до добра не доводит. Паша и сам с утратой никак не смирится, полгода прошло, а болит, болит душа и пусто в ней. На работе ещё ничего, а к дому подойдешь - и все сначала. Каково же отцу - он-то уже не работает, на пенсии...

На кухне хозяйничал дядя Митя - школьный отцов приятель, незаменимый в доме человек. Котлеты жарит - вот это дело. И картошки начистил полную кастрюлю. Ужин будет. Мама избаловала своих мужчин - не знают, с какой стороны к плите подойти. Маются, осиротев, на сухомятке. Зато дядя Митя, хоть и утомительный человек, но на все руки:

- Пока картофель варится, я сельдь почищу.

Уважительно так: сельдь, картофель... А вот людей уважать старый сыщик не привык, насмешничает все. Но дай ему Бог здоровья - с отцом они ладят. Мама его любила тоже...

После ужина приятели усядутся за шахматы, ему, Павлу, посуду мыть. Плохо, плохо без мамы. Не из-за посуды, конечно. Одиноко всем троим, даже и Конькову, прибился он как-то к их дому, особенно последние несколько лет. Сам-то уж давно как бы осиротел - дочь единственная за границей, внуки-близнецы вроде и по-русски не говорят, забыли. Теща - Конькова жена туда-сюда ездит, а он большей частью один в пустой квартире. Павел часто примечал, что к матери его - Гизеле - привязался старый сыщик сверх всякой меры, и на похоронах убивался не меньше, чем сам он, Павел, и его отец. Ничего такого подозрительного - родители были образцовой парой. Просто люди разные - отец сдерживаться привык, приятель же его человек простой, все на виду. Хотя, впрочем, и Коньков ох как не прост...

Из кухни поглядывал Павел на стариков через распахнутую дверь. Отец, как всегда, помалкивает, противник его бормочет, приговаривает:

- Я сюда, а ты сюда. А мы тебя отсюда, мы тебя не пожалеем, ладью твою под прицел, коня твоего с поля вон, пешечка наша лапочка вперед устремляется...

Cтранно - Коньков и зубы подрастерял, и волосы, лицо морщинами изрыто, а смотрится моложе, чем отец с его густой снежно-белой сединой, гладким только под глазами мешки - лицом, да и мешков этих особенно за очками не видно. Профессорская внешность, почтенная. Мама всего на пять лет была моложе, а выглядела его дочкой. Тоненькая в свои шестьдесят, и частые мелкие морщинки как-то её не старили, взгляд синих глаз до самого конца оставался детски робким, застенчивым... Эх, упустили мы её, кто сейчас умирает от воспаления легких?

Ночью, засыпая уже, Павел перебирал в памяти женские лица - смуглое, с безупречным овалом, с тонкими чертами, улыбка - про такие говорят "Голивуд"". И та, с траурной фотографии - с неприятным собачьим оскалом, но веселая, задорная, не помышляющая о скорой смерти. И другая, что окончила свой земной путь вчера в лифте, в двух шагах от собственной квартиры, лицо белое, бескровное, квадратное обвисло безвольно, рот полуоткрыт вяло, волосы неряшливо свесились на лоб - а все равно видно, что при жизни было значительным. Львица - такие женщины Павлу никогда не нравились. И уже сквозь сон просияло ему взглядом и тихой улыбкой самое дорогое на свете лицо. Доброй тебе ночи, Паульхен, спи, мой мальчик.