Дмитрий Серебряков - Фабрика звезд по-русски

В голосе женщины совершенно не было ни зла, ни ненависти. Отчетливо слышалась только жалость. Жалость к убийцам сына.

— Нина Власовна, вы сможете со мной поговорить? Вам тяжело…

— Смогу, Дима. Вы не беспокойтесь. Владика уже не вернёшь. А у вас действительно нехорошее что-то?..

— Спасибо, Нина Власовна. Только у меня просьба к вам: вы не рассказывайте никому о нашем разговоре, хорошо?

— Конечно, Дима. Да и некому мне рассказывать. Подруг почти не осталось. С соседями общаюсь редко. А для души только и осталось, что память да книги. Вы не беспокойтесь.

И Совин скрепя сердце начал спрашивать…

Владик Семенов был поздним, желанным и любимым ребенком. Так получилось, что рос он с мамой.

Отец его, простой инженер-конструктор, работал в строительном НИИ, трудился честно, но талантами не блистал. Не достиг никаких высот и к сорока стал мучиться комплексом неполноценности.

Кризис среднего возраста.

Известно, чем заканчиваются такие вещи в матушке-России. Отец запил. Нина боролась, как могла. Никто не смог бы упрекнуть ее в том, что она ему не помогала.

Помогала, да не помогла. Усилия ее оказались тщетными. Муж не смог победить себя. И через два года после рождения сына он сгинул где-то без следа. То есть следы, конечно, были. Но пытаться возвращать этого мужчину домой Нина Власовна не стала. Решила воспитать сына одна.

Работала она учительницей русского языка и литературы в находящейся рядом с домом школе. Она была хорошим учителем. И хорошим педагогом. Ее любили ученики. Отношения с коллегами были ровными и уважительными. Ей сочувствовали, хотя она никогда не искала сочувствия и не любила жалости.

Занятость в школе, необходимость воспитывать сына и довольно узкий круг общения ограничивали возможности для знакомств. Служебные же романы с немногочисленными преподавателями мужескаго полу, которые, к тому же, все поголовно были женатые, ее не устраивали. И через несколько лет сорокатрехлетняя женщина поняла, что на личной жизни можно поставить крест. Она решила посвятить себя сыну. Вложила в него душу.

Владик рос тихим, послушным мальчиком. Много читал. Сам писал стихи. Мама видела, что стихи слабоваты, но сына разочаровывать не хотела. И когда Владик спрашивал ее мнение, говорила, что стихи неплохие, но надо больше работать, шлифовать свой талант.

К чести Владика, — он работал. И, по большому счету, стихи становились лучше. Во всяком случае некоторые из них…

После школы Владик поступил в педагогический. На факультет русского и литературы. Заканчивал четвертый курс, когда это случилось…

— Нина Власовна, а стихи Владика сохранились?

— Вы знаете, Дима, я ведь в его стол не заглядывала. Тяжело, не могу…

— А мне разрешите посмотреть? Я понимаю, просьба наглая, ведь даже вы…

— Вы не стесняйтесь, Дима. И не бойтесь меня обидеть. Знаете, вы мне почему-то Владика напоминаете, хотя внешне совсем не похожи. И, я думаю, дело, которым вы занимаетесь, не злое. Если вам стихи как-то помогут…

— Не знаю. Может быть, и помогут.

Совина ждало поразительное открытие. В одном из ящиков стола лежала толстая папка отпечатанных на машинке стихов — целое собрание сочинений. Под каждым из стихотворений стояла дата написания. И подпись. А вверху каждого листа — имя автора: Владислав Семенов.

Лежавшие сверху листы были скреплены зажимом. Их было двенадцать. Десять из них были текстами песен с первого компакт-диска Лены Мосиной. На диске они значились как стихи Марины Снегиревой. Если верить проставленным датам, семь из них были написаны до смерти Марины, три — Семенов написал в течение месяца после гибели Снегиревой. И за два месяца до своей нелепой смерти. И меньше чем через две недели после выхода первого компакт-диска Лены Мосиной…

После встречи с мамой Владика Совин махнул к Сашке Надирову. Приятель вытащил откуда-то из-за верстака оставленный вчера арбалет.

Как Сашка сделал то, что сделал, Совин не знал, но результат был налицо: ложе арбалета укорочено до минимума, концы лука у цевья отпилены и присобачены обратно на каких-то хитрых замках с упорами. Арбалет стал складным. И по размерам был не больше обреза охотничьего ружья. То есть помещался в сумку, хотя немного — сантиметров на десять — и торчал наружу. Сашка показал, как приводить арбалет в боевое положение.

Совин давно перестал удивляться его умениям. И не пытался хоть что-то в этих умениях понять. Он молча достал сыр, кусок колбасы, хлеб и бутылку купленного загодя белого вермута.