Елена Руденко - Детективная Игра. Сборник детективов

— Нас это не касается. — Черт его ведает, изливает он душу, или с недоброй целью решил сыграть в откровенность. Для подобной публики не худо выглядеть плоским, узким, недалеким трудягой, охотником за длинным рублем — кстати, начальству, особенно мафиозному, такие сотрудники более всего по душе; конечно же, преданность родной фирме в большом почете. — Я люблю мою работу. Коллектив прекрасный. Начальство умное и справедливое. А если хозяин фирмы — депутат, тем лучше.

— Что хорошего? Будут судить — закроют нас — лишимся работы…

— Да ладно… Может, обойдется.

— И еще — знаешь что?

— Не знаю.

— Тебе интересно?

— Нет.

— Тогда слушай, — объявил провокатор. — Помнишь, в охране у Корнилова сидели такие два маленьких, заморенных шкета? Они пропали. Какая-то служба невидимая нас контролирует, — шептал он зловеще, — они состояли в ней. У нас сидели для понта. Пропали. Теперь идет розыск — кто их выдал? Как будто там наркотики… в охране… И Жирного Володю помнишь?

— Нет.

— Ну, как? Курили вместе.

— Ты говоришь. Я-то не курю.

— Ах, да… Они самые опасные свидетели на суде.

— На чьем суде?

— О чьем суде мы говорим? О суде над хозяином Харетуновым…

— Ну, и что?

— Господи! ты совсем склеротик? Шкеты — Жирный… Кто-то их выдал. Кто-то из наших. Понял?

— Ага.

— Да? Ты понял?

— Ты о чем? У меня, черт бы ее побрал, зависла программа. Извини, друг, мне к обеду надо разобраться и устранить… придет человек, надо, чтобы работала…

— Но ему все равно не выкарабкаться.

— Плевать мне!..

— На кого?

— А ты о ком? — спросил я, не глядя на него. Получалась детсадовская игра в придурков.

— У Жирного милиция обнаружила тайник с наркотиками. В гараже.

Я чуть не бросил реплику — «опять в гараже» — вот бы он обрадовался, как я выскочил из роли. Но вот ему — фигу! — не дождется. Я смолчал. Ох, эти словесные баталии! Легче бы мне рубануть паршивца под ребрышко — вполсилы, не всерьез. И летел бы он от меня кувырком.

Мокрывук… кувырком… Что-то неуловимо важное и безумно интересное варилось в моей голове. Он говорил про наркотики и Володю Жирного и шкетов и охрану… А я помнил о моих тайных страничках и ждал, когда он наконец отвалит… И вдруг взорвалось в голове… Догадка! эти ран и рхо, вен и лик, и столбцы цифр, и графы расстояний, весов, сумм…

Мне на секунду сделалось страшно от яркого света.

Но я сидел спокойный и невозмутимый и не глядел на него. И молча работал.

Замечали вы, как один человек надолго погружается в обсуждение проблемы или события и не умеет остановиться? Он копает все глубже и глубже, пытаясь передать свои несравненные переживания, словно цель его — не отлепляться от собеседника, пока не докопает до невидимой основы, в существовании которой он и сам, быть может, не уверен. Откровенное и нескончаемое самоизлияние с новыми подробностями и новыми проявлениями доверия — забыв любые дела, забыв о времени, — он готов длить до бесконечности; либо из- за занятости собеседника, принятой за пренебрежение, впасть в крайность отрицания, возненавидеть и порвать с ним окончательно.

Другой человек подобно упругому мячику отпрыгивает от проблем и размышлений, и обсуждений, скользит мимо, употребляя обтекаемые слова, отводя глаза, не останавливаясь на месте, перемещаясь легко и с большой охотой с места на место, словно ради какой-то цели, но цель одна — не иметь никакой цели. И весь смысл его существования есть вот такая бесцельность, такое скольжение, ни к чему всерьез не прикасаясь, ни во что не погружаясь чувствами и рассудком, которые у него, конечно же имеются, но совсем другого качества и свойства.

И те и другие мне не по вкусу. Но на службе пусть уж лучше меня причисляют ко второй категории, лишь бы не ждали моих откровений и доверительных излияний.

Что касается мнения Ани обо мне — наиболее ценю и стараюсь оправдывать веру в мою искренность и открытость.

Мы с нею жили у бабушки. Кажется, никто не преследовал нас. Давешний киллер, встреченный мною по дороге на службу, пропал — как в воду канул.

Когда я узнал, что моя любимая забеременела, к чувству счастья замешалась изрядная порция тревоги за нее. Я сделался натуральным трусом — боялся отпустить ее утром на работу, мучило беспокойство в течение дня, и вечером бежал на Маросейку, запретив Ане выходить без меня на улицу.

Я помог ей надеть пальто, и мы отправились.

Промозглый декабрьский вечер за несколько дней до Нового года.