Алексей Макеев: В волчьей стае

«Иные» взяли верх без разборок и доказательств своего превосходства – так решили смотрящие федерального округа. Спокойствие в городе было похоронено – «иные» подчинили себе наркобизнес, проституцию, рэкет, запрещенную игровую индустрию.

Банды молодых негодяев сделали невозможным продвижение по улицам в вечернее время без свирепой собаки на поводке и газового пистолета в кармане. Сводки УВД пестрели цифрами грабежей и драк. Степногорцы тихонько ворчали, боялись, но терпели. Терпел и частный сыщик Баринов.

Стерпел и в этот раз – утерся, умылся дома, вздохнул о потерянных деньгах и куртке (хоть в рубахе ходи по улице в апреле!), сел в кресло перед телевизором и загрустил. Новых дел на горизонте не маячило, а питание организму требовалось уже завтра утром, на худой конец – завтра в обед…

Сергей потер лоб. Достали всех бандиты Иноземцева. И тут же усмехнулся – Африкан Иноземцев был умным злодеем, потому и выбился в крутые авторитеты. Его мафию называли по его имени, но основная масса населения злилась на «сторонних» «бригадиров», которым Африкан разрешил именовать собственные шайки своими прозваниями, потому такой огромной тысячной мафиозной организации как бы не существовало. Все думали, что отдельные бригады ведут разрозненную политику, и спецслужбы считали обстановку в областном центре «стабильной». Из всех бригадиров Иноземцева особняком стоял некий Вазелин. Он слыл самым беспощадным бандитом, хотя прямых компроматов на него силовики не имели. Как бы там ни было, Вазелина все в городе боялись, ибо он, и без опоры на Африкана, был круто скручен…

В прихожей громко и протяжно затрезвонил дверной звонок. Сергей вздрогнул. Какого черта?! Ощущая странное волнение, похожее на страх, он потащился к двери. Звонок все трезвонил.

Злясь, он открыл дверь и обомлел. Перед ним, выпятив вперед полную нижнюю губу, стоял огромный, выскобленный налысо сорокалетний славянин, в дорогущем кожаном плаще нараспашку, под которым был модный, фирменный, дорогущий же костюм. Дополняли наряд визитера крутые кожаные туфли, чистенькие, нисколько не выпачканные в грязи – приехал на машине.

За лысым шептались две белобрысые шлюшки в скрипящей коже и синтетического цвета париках. Еще дальше стояли три крепко скроенных высоких парня с длинными волосами, заплетенными в косички, и два низеньких мужика-азиата.

Сергей испугался так, что затряслось в самом низу. «Убьют!»

Крутой «лысак», не спрашивая позволения, шагнул в прихожую и, тесня Баринова грудью, проследовал в гостиную к телевизору. Там он опустился в кресло, резко бросив на журнальный столик куртку Сергея. Сопровождавшие столпились за спинкой кресла и смотрели на Сергея выжидающе, не скрывая презрения.

– Сергей? – спросил лысый.

– Да, – машинально отозвался Баринов, ожидая самого плохого.

«Лысак» полез в свой внутренний карман, извлек бумажник Сергея, подозрительно распухший, и тоже бросил на журнальный столик.

– Я Вазелин, – визитер сделал ударение на средней гласной букве, и Сергей понял, что Вазелин – не прозвище авторитета, данное за некую черту характера, а природная фамилия, которую все произносили неправильно, словно название крема. Хотя дела это не меняло.

«Точно убьют», – понял Сергей…

Георгий Петров, или просто Жора, родился в Самарканде в те тихие сытые времена, когда Узбекистан назывался Узбекской Советской Социалистической Республикой и входил в состав огромного государства под названием СССР. Мать Жоры была русской женщиной, попавшей в Самарканд по распределению после института, отец тоже русский, но местный, проживший в Средней Азии безвылазно и считавший себя больше узбеком, чем сами узбеки. Мусульманской веры он не принимал, но уклад жизни в семье поддерживал в сугубо азиатском духе. Жора был шестым ребенком в бедной семье, в жизни ни ему, ни его братьям и сестрам ничего путного не светило, так как в Узбекистане усиленно продвигались наверх лишь настоящие национальные кадры. И как бы отец ни старался сделать детей узбеками, для всех вокруг они были русскими. Детей в семье прибывало с каждым годом, так как отец исповедовал патриархальные правила – узбекская семья должна быть большой. Ютиться в глинобитной мазанке, считавшейся домом, было адом – дети росли и спешили улизнуть в большой мир – в Россию или хотя бы в Казахстан. А там уже свирепствовали «лихие девяностые», разделившие людей на бандитов и лохов. «Простых» заставляли работать почти бесплатно, всячески притесняли и обижали, но все-таки это была цивилизация – при определенной пронырливости можно было пристроиться, как-то жить.