Александр Зеленский - Грядет царь террора

А утром следующего дня состоялась последняя встреча каторжника и Самойловича.

Доктор Данила, несмотря на опасность для собственной жизни, на протяжении всей «чумной осени» не прекращал ежедневных поездок из одной больницы в другую. Только теперь его сопровождал однорукий поручик из инвалидной команды, назначенный в охрану «лично доктуру Самойловичу», так значилось в письме сенатора Еропкина.

— Поручик в отставке Кузин, — отрекомендовался инвалид при знакомстве. — Теперь я от вас ни на шаг!..

«Посмотрим, что ты запоешь, когда надо будет идти в чумной блок», — подумал тогда Самойлович. Но, собственно, находиться в непосредственной близости от больных поручику не было необходимости. Кузин вместе с еще двумя инвалидами охранял въездные врата в монастырь, а к доктору Даниле присоединялся только тогда, когда тот отправлялся в разъезды по городу.

Именно поручик Кузин и обратил внимание Самойловича на лейб-гвардейцев, конвоировавших двух оборванных и избитых бунтовщиков.

— Славно поработали! — удовлетворенно констатировал поручик.

— Куда их ведут? — поинтересовался доктор Данила.

— Вестимо куда, — ответил Кузин. — На виселицу, чай! Двоих-то зачинщиков чумного бунта уже повесили по повелению его светлости графа Орлова прям у Донского монастыря. А энтих двоих всенепременно повесят на Красной площади…

— Давай посмотрим, что ли, — предложил Самойлович. — Еще ни разу не видел, как людей вешают.

— Да то не люди, а преступники, — наставительно молвил Кузин. — Государевы преступники! Еще двести человек, я, чай, слышал, арестованы как соучастники. Им, чай, будут ноздри рвать да на каторгу ссылать. Ну а зачинщиков вздернут, и всех делов. Виселица что ж! Она и есть виселица… Больше в назидание другим!..

Но доктор Данила уже не слышал разглагольствований поручика. Когда конвой поравнялся с его коляской, он узнал в одном из приговоренных к смерти того самого «черного дьявола», который дважды мог лишить его жизни, но не сделал этого.

Оглобля тоже признал «дохтура» и даже улыбнулся ему, только гримаса на его изуродованной физиономии получилась устрашающей.

— Долго жить будешь, раз Бог тебя спас! — неожиданно прокричал Оглобля, обращаясь к Самойловичу, и тут же заработал сильный удар прикладом по спине.

— …Повесят, и всех делов, — продолжал инвалид, любивший почесать языком. — А так какая разница, от чего смерть принять: от веревки ли, от топора ли, от яду ли — все едино. Но по мне так лучше, чем смерть от пули в честном бою, и нет ничего. Лучше уж от пули…

— Поедем отсюда! — перебил поручика Самойлович. — Не могу я смотреть на все эти казни…

— А что так? А, понятно! Нежной души человек!.. Конечно, без привычки оно тяжко…

— Поехали!

Так и не увидел Самойлович того, как закончилась беспутная жизнь человека, который по всем статьям должен был стать его убийцей. «Бог не допустил!» — подумалось тогда доктору Даниле.

Доктора Ягельского включили в состав Московской городской противочумной комиссии по личному указанию графа Орлова. Это назначение практически не оставляло Константину Осиповичу времени для научной работы. Дни теперь были заполнены постоянными разъездами в поисках тайных чумных захоронений, от которых могли произойти новые заражения, а большую часть ночей он проводил в «Сухаревских погребах», где было организовано небольшое производство по изготовлению окуривательных порошков против чумной заразы.

В один из особенно студеных январских дней 1772 года в «Сухаревские погреба» к Константину Осиповичу заглянул доктор Самойлович, исхудавший до невозможности. При этом все же его живое подвижное лицо было по-прежнему улыбчиво и дружелюбно.

Добрые друзья, уединившись за чаркой водки, поговорили о том, что волновало обоих.

— Кажется, зараза пошла на убыль, — произнес доктор Данила, согревая озябшие пальцы рук у открытой дверцы русской печки, в которой весело потрескивали горевшие березовые поленья. — По крайней мере, первичных больных в Симоновом монастыре резко поуменьшилось. Это обнадеживает.

— Мороза она, проклятая, не переносит, это правда, — устало проговорил Ягельский, наливая себе и Самойловичу по второй чарке. — Давайте за это самое и выпьем. Чтобы к весне с ней было покончено.

— Ваши бы слова, уважаемый Константин Осипович, да Богу в уши! Выпьем за это обязательно!

От третьей чарки доктор Данила отказался, на что Ягельский только добродушно проворчал: