Надежда Зорина - Оборванные струны

Вскакиваю с постели. Мне весело, ужасно весело. Но к щекочущему чувству радости примешивается боль. Словно в моей душе поселился маленький мохнатый зверек, нежный и трогательный, непредсказуемый и коварный. Перебирает лапками и ужасно щекочет. С трудом сдерживаю смех. С трудом сдерживаю слезы, когда он впивается в меня колкими коготками. Там, за дверью, в прихожей, мой муж, обреченная жертва. Сидит на корточках, собирая детали антуража, и не знает… Я знаю… но тоже не знаю. Я словно человек за мгновение до эпилептического припадка: еще смеюсь, еще нормально двигаюсь, еще в состоянии мыслить, но чувствую: миг — и полечу с жуткой гримасой навстречу Магомедову кувшину.

Миг наступает. Или почти наступает — мы прибываем на наше место. «Наше» — не совсем уместное слово, потому что «нашего» никогда ничего не было. Выходим из машины. Муж устанавливает стол, покрывает его скатертью — глупая выдумка! — приносит из машины закуски. Я не вмешиваюсь, стою в стороне сторонним наблюдателем. Мне нужно настроиться — не так-то это и просто. Камера установлена, уже установлена, камера все зафиксирует…

Но нет, миг еще не наступил. Первым номером праздничной программы идет стрельба по банкам. Он специально захватил их из дома. Он всегда захватывал их из дома — они лежали в кладовке, пивные алюминиевые банки, копились для таких пикников. Нет, не для таких! Мы стреляем по банкам, стрельба успокаивает, как пробежка, как комплекс спортивных упражнений. Стреляем по очереди, передавая пистолет из рук в руки. Нора носится по поляне, комментируя громким лаем каждый выстрел. Но вот все заканчивается. Муж зовет меня к столу. Я упрямлюсь, как капризный ребенок, он обещает, что потом, немного погодя, вернемся к нашему веселому занятию, нельзя же враз спустить все патроны. Я с сожалением уступаю, кладу пистолет в карман и иду к столу. Миг стремительно приближается.

Камера снимает счастливую пару. День рождения мужа. Они любят друг друга, дни рождения празднуют только вдвоем, для их тихого счастья посторонние не нужны. Камера снимает. Она ошибается: любит только он.

Бокал вина. Я поднимаюсь, торжественно приподнимаю отравленный кубок. В него залетела какая-то мошка и барахтается, барахтается. Надо произнести тост, а затем… Муж просит что-нибудь почитать. Он любит, когда я читаю. Потому что любит меня. Что ему почитать? Что можно почитать, когда миг вот-вот настанет? Что читают, перед тем как убить? Миня прав, конечно прав — это убийство. И самоубийство тоже.

Самоубийство… Слово застревает в горле, словом я словно поперхнулась. Слово вызывает бесшабашную веселость и панический страх. Зверек в душе быстро-быстро перебирает лапками, зверек совсем разбушевался. Самоубийство? Вот и проверим!

Но что же ему почитать? Ни одного подходящего такому неподходящему случаю стихотворения я не знаю. Оно должно выразить что-то необыкновенно важное, оно должно стать прелюдией… Это будет последнее в жизни стихотворение, которое я ему прочитаю.

— Ну что же ты? — Муж, да, он все еще муж, подгоняет меня и смотрит безнадежно и нежно.

— Сейчас, сейчас. — Только выдохну подступившие слезы, только проглочу комком вставшее в горле это страшное, это смешное слово «самоубийство». Механически кладу руку в карман, с удивлением нащупываю пистолет. Сжимаю рукоятку, сжимаю, сжимаю…

— Зеленые и добрые глаза у тигра, — дрожащим голосом наконец говорю я. Да, говорю, а не читаю — я не выбирала это стихотворение, оно само из меня вытекло.

Зеленые и добрые глаза у тигра,

Пришедшего ко мне вчерашней ночью.

Он тихо сел, обняв себя хвостом,

И молча говорил о том…

Мой муж смеется глазами, моя собака подходит и лижет руку, я смеюсь им в ответ — мне больше не страшно. Я смеюсь и, смеясь, заканчиваю балладу о себе. Но одного смеха мало, чтобы укротить это безудержное, невыносимое, мучительное веселье. Я выхватываю пистолет и стреляю. С возгласом комического ужаса — все фарс, только фарс, я же предупреждала! — он падает. «Ты его убьешь», — он же предупреждал. Я убила его. Я не знаю, почему я его убила.

Пистолет выскальзывает из рук. Я с предсмертным всхлипом выскальзываю из своего сознания.

— Тише, тише! Все закончилось, все хорошо. — Голос, который я знаю, приводит меня в чувство.

Открываю глаза — и возвращаюсь в знакомую комнату. Женщина смотрит на меня с состраданием. Я смотрю на нее, как больная на доктора. Мы обе молчим, время беззвучно длится. Но вот взгляд ее меняется, в нем появляется какая-то жадность. Она чего-то хочет от меня, она хочет заставить меня сделать то, что я не хочу.