Надежда Зорина: Оборванные струны

Документальная съемка. Все это было на самом деле. Этого быть не могло! Я никогда не убивала. Я не могла убить. Да я и не знаю этого человека!

Я не знаю его. Не знаю, никогда в жизни не видела. Я отчаянно цепляюсь за эту мысль: невозможно ведь убить человека, которого не знаешь, значит, и не убивала…

Чушь собачья! Как будто я могла бы убить того, кого знала!

Документальная съемка… Съемка убийства, настоящего убийства, где я в главной роли… Да нет, ни о какой роли речи не идет — это не роль, а зафиксированное преступление. Я — убийца. О господи!

Разбитый стакан, под ногами мокро, и голос нежный, ласковый шепчет: ничего, ничего, да вот она уже и приходит в себя, и новые ласковые голоса, хором: ах, как ты нас напугала! — и далее обморок.

Никакого стакана, никакого обморока, никаких голосов — я одна, и помочь мне совершенно некому. Вот уже почти год совершенно одна: муж от меня ушел к другой женщине, подруга со мной раздружилась, близкие отвернулись: говорят, ты так изменилась, теперь совсем другой человек. Я стала им чужой, для всех чужой, когда обрела новую жизнь. Обновленная, я им не понравилась. Да еще это внезапное увлечение кинематографом.

Обморок мне не светит: кто же из него меня вытащит? Сочувствие мне теперь не полагается: я больше не больна. Разбирайся сама как знаешь.

Да как же тут разберешься?

Я ведь просто зашла в магазин, в «мой» магазин, в котором бываю не реже двух раз в неделю.

Я просто хотела купить новый диск… А стала убийцей. Вернее, узнала, что являюсь убийцей.

Нет, это невозможно! Никогда не поверю в это. И пусть мне предъявят еще тысячу доказательств, все равно не поверю. Нужно успокоиться и попытаться опровергнуть, привести собственные доказательства своей невиновности.

Я не убивала, потому что я не убийца. Это прежде всего, и это главное. И потом, я ведь не знаю того человека…

Стоп! Это уже было. Этим путем я уже шла. Нужно перестать нервничать, взять себя в руки, может быть, заварить крепкого чая, отвлечься и снова попробовать: вернуться в те самые семь минут фильма и попытаться найти доказательства…

Чай не поможет. Так я сказала себе, когда разбила заварочный чайник. Твердо сказала, чтобы подбодрить, чтобы не дать панике завладеть мною полностью. Ну и бог с ним, с чаем. Хоть руки и дрожат, это ничего не доказывает, просто я немного разволновалась.

Руки дрожат — вот ведь и доказательство. Разве я могла бы удержать пистолет такими слабыми, дрожащими руками? Конечно, не могла бы! Да я в глаза не видела ни одного настоящего пистолета!

Подбодренная, вернулась в комнату и снова поставила диск.

Лай собаки заглушает мои слова, и я не могу разобрать ни звука. О чем я говорю, прежде чем выстрелить? Черно-пегий спаниель… Как его зовут? Хочу прикрикнуть на него, заставить замолчать, но не могу, потому что не помню имени. Ах, черт! Не то. Имени я попросту не знаю. У меня никогда не было собаки, я вообще не люблю собак, я их боюсь. Да замолчи, замолчи на минутку, чужая собака!

Лай собаки… Все равно — слов мне не разобрать. Взгляд трусливо убегает в сторону, скользит по книжным полкам. Петрарка, Кортасар, Майринк, Гаршин… Как неправильно, не по порядку, как наплевательски непочтительно расставлены книги! Да я вообще ужасная неряха. С некоторых пор. С тех пор, как увлеклась кинематографом, с тех пор, как стала здоровым — нет, новым, новым, другим человеком. А впрочем, книги как раз расставлены правильно — эти страдальцы и должны быть вместе. Я тоже страдала, я знаю… Боль, до недавнего времени, была основной моей сутью. Не возвышенная, как у них, а самая что ни на есть плотская, но это не так и важно.

Я болела всю жизнь, с раннего детства. И мой образ складывался исходя из этой болезни: беззащитная слабость и трогательная утонченность — так меня представляли окружающие, так я и сама привыкла о себе думать. Никакой утонченности в моей паскудной болезни не было! Был стыд, была вечная боль, унизительные процедуры, годы в ожидании донора и подлая эгоистичная радость, что донор наконец нашелся. Я старалась не думать, как именно он нашелся. И снова боль, боль, боль и самодовольный возглас доктора: почка работает! — как будто речь шла о каком-то сложном насосе, который он сам изобрел, а не о человеческом органе.

Выздоравливала я трудно и медленно. Вот тогда-то мне и помогло кино. В палате был DVD-плеер и множество дисков. Я смотрела фильмы целыми днями, чтобы как-то отвлечься от боли, и не заметила, как подсела на кино.