Надежда Зорина: Превращение в зверя

Я вошла в подъезд, поднялась по лестнице. Позвонила в дверь. Долго-долго звонила в дверь. Сообразила, что у меня есть ключ. Сообразила, что, если я так долго звоню и не открывают, ключ не имеет никакого значения, входить мне нельзя — и вошла. Тишину я послала к черту, а на себя прикрикнула: успокойся, дура, это ничего не значит, он спит, просто спит, и это все объясняет… он лежит на диване, в неудобной позе, без подушки, нужно поспешить…

Он лежал на полу в неудобной позе.

В конце концов, если я себе пораньше сделаю следующий укол, ничего страшного не произойдет. Мне ведь протянуть-то всего ничего — до похорон, до завтрашнего дня.

Он лежал на спине. То, что торчало из его груди, нисколько не походило на ручку орудия убийства, скорей на игрушку: трехцветный — желтый, красный, зеленый — пластмассовый жезл. Кровь… Если не придавать ей значения… Большая черная лужа… Я не сразу поняла, что со мной произошло, отчего у меня сделалось черно-белое зрение. Я пыталась нащупать пульс — кто-то чужой в моей голове сказал: смерть наступила примерно два часа назад. И тогда я подумала: два часа назад я сидела в кресле и слушала Элюара.

Кричать и биться я стала значительно позже.

Я не знаю, когда я стала кричать. Я не знаю, откуда в комнате взялась милиция. Я не звала их сюда, я никого не звала. И почему наш Иван, медбрат, так бесцеремонно распоряжается моим телом? Почему он обращается со мной как с больной, к которой вызвали скорую? Что он мне колет, зачем?

Эти занавески никуда не годятся, я давно собиралась сшить новые. Об этом я и сообщила следователю (или он не следователь, я в этом плохо разбираюсь), с которым мы на кухне составляли протокол моих показаний. Он сидел к окну спиной и обернулся, когда я это сказала. Но пришли еще какие-то люди, и наш разговор перескочил на другое. Впрочем, возможно, я ошибаюсь, я плохо помню этот разговор. Я ведь для того теперь и вспоминаю, чтобы все вспомнить.

У меня еще есть время. У меня еще почти час. Нужно немного подать назад, вернуться к моменту, когда я вошла в подъезд, и пройти этот отрезок пути заново. Тогда обязательно вспомню.

Гораздо лучше было бы не вспоминать, а уснуть — проспать до завтрашнего дня, а после похорон умереть. Но мне кажется, что необходимо вспомнить, нельзя, не вспомнив, умереть.

Я вошла в подъезд… Нет, так не годится, нужно еще немного подать назад, ведь, когда вошла в подъезд, я уже все знала, только обманывала себя, что не знаю. Впрочем, и тогда, когда смотрела на окна и увидела свет в большой комнате, знала, и когда в такси ехала, знала, и когда… Даже когда Элюара слушала, знала — вот в чем дело. Это я только что поняла. Но может, и тут лукавлю, может, и тогда, уже тогда знала.

Я знала о том, что его потеряю, с первого нашего свидания. Потому и мелодраму придумала — притворство это было одно, перед собой притворство. И счастье без страдания — притворство: я не только способна была страдать в любви, я не способна была не страдать. Зачем же я не расторгла контракт, зачем вступила в такую невозможную сделку с совестью? Я знала, что он погибнет, — я убила его. Я должна была бежать, а я осталась.

Неправда, неправда, неправда, зачем я себя так мучаю? Это просто кончается анестезия — я не знала, ничего не знала, ничего не предчувствовала.

Я умру. Но это будет еще не скоро — завтра. Еще целые сутки мне кричать и биться. Но почему, почему, почему…

Знаете, не одна я такая лгунья, я просто самая несчастная, я просто счастья хотела и думала: а вдруг обойдется? Любая бы на моем месте так поступила, любая! Все, все! Господи! Как же мне все это вынести?

Хотела сделать себе досрочный укол, но все же удержалась, не стала.

Итак… Я вошла в подъезд… Нет, раньше! Я слушала Элюара. С тех пор как мы с ним познакомились, я все время слушала Элюара, но не могла понять. И только вчера, в тот самый час, когда все было кончено, когда на полу в неудобной позе он замер, когда захлопнулась дверь за убийцей, я все поняла.

Свет вспыхнул, взорвался — перегорела лампочка. Женя так и не успел заменить мои на лампы холодного света, как я не успела сшить ему новые занавески на кухню. Мы ничего не успели. Он мечтал повезти меня в Париж. Я мечтала познакомить его с собой, настоящей. Но мы не успели. Что толку теперь кричать, что толку биться? Даже вспоминать не осталось никакого смысла.

Но я вспоминаю, снова и снова погружаюсь в нашу такую короткую совместную жизнь. Я ведь не могу ничего забыть, значит, не могу и не вспоминать. Наша ночь любви, через долгую неделю после первого свидания, когда мы наконец преодолели смущение и на время (всего на пару часов) отодвинули в сторону Элюара, была божественно-сумасшедшей. А перед этим мы целовались под кленом, а потом танцевали в ресторане под Эллингтона… А наутро…