Владимир Орешкин - Нино, одинокий бегун

Попробовал обижаться, но быстро рассудил: в начинающейся моей новой жизни детские обиды уже ничего не значат...

Больше всего думал о Помеле. Она жила двумя этажами выше, я - на тридцать четвертом, она - на тридцать шестом. Мы дружили полтора года, а перед испытанием впервые поцеловались. Никогда не забуду серебристого тополя в сквере, у которого-это произошло. Мы долго, почти всю ночь, целовались и разговаривали.

Она мечтала, что мой балл окажется самым высоким в школе. Ты умный, говорила она, - и добрый, тебе хочется подчиняться, от тебя исходит таинственная сила.

Мне приятно слушаться тебя", По её словам выходило, что я - скопище редчайших человеческих качеств. Машина наверняка должна их оценить, наградив меня если не элитарным, то по крайней мере баллом не ниже "ста".

Уже две недели я не мог застать Помелу дома, ее мама - всегда такая ласковая - хлопала перед моим носом дверью, бросив грубое: "Её нет'" Дня четыре назад я случайно встретился с Помелой в подъезде, мы столкнулись нос к носу. Я взял ее за руку, но она испуганно её отдернула. В её взгляде читались испуг и сожаление, что между нами что-то было.

- Слышала, у тебя неприятности, - произнесла она холодно, тоном светской дамы.

- Да, - ответил я понуро.

- Жаль, - продолжила она в том же духе, - что так вышло. Постарайся забыть обо мне. Сам понимаешь, почему, ты же ум... Не приходи больше ко мне домой!

Последнюю фразу она выпалила, обежала меня, словно бы я столб, и исчезла.

История с Помелой огорчила больше, чем злополучный балл, который никак для меня не могли подобрать.

Девчонки хотят выйти замуж за парня с высоким коэффициентом. Если бы у меня было "сто пятьдесят" или выше, я мог быть горбатым карликом в очках и с волочащейся ногой, все равно отыскал бы мгновенно тысячу красивых претенденток на право называться спутницей жизни. Но я не карлик, нога не волочится, очков нет, горба тоже... Нормальный парень: сто восемьдесят три сантиметра рост, физически развит, недурен собой, умный и добрый, как сказала однажды Помела. Но у меня нет "ста пятидесяти". Даже "пяти" нет поэтому-то я сидел в кресле перед камерой, в которую предстояло войти, чтобы получить хоть что-нибудь.

Оба дегенерата, соседство которых навевало оторопь, уже вышли, потрясая в воздухе паспортами со штампами "два". Они возбужденно смеялись, и понятно отчего, ведь был на свете кто-то, имевший в графе "предрасположенность" печатку с гордой цифрой "один".

За мной вышел лысый мужчина. На белом халате у воротника приклеилась случайная бумажка.

- Простите, - сказал я, протянул руку и снял ее. Лицо мужчины, словно от оскорбления, побледнело, он отстранился и сухо бросил:

- Пройдемте.

Началась обычная процедура. Меня усадили в кресло - оно обхватило, утопило в себе. Свет в камере погас, лишь смутно белела матовая поверхность табло. Я знал, сначала они проверят коэффициент "три", потом "два", а затем, если мне никакой не достанется, то и "один".

Шло время - табло оставалось бесстрастным.

Казалось, прошло минут пятнадцать - двадцать, обычно машина справляется гораздо быстрей. Должно быть, сейчас попался особенно сложный случай и она никак не могла решить, определять ли меня в уборщики мусора на городской свалке или отправить землекопом в лагерь для умственно ограниченных.

На табло так ничего и не появилось, свет вспыхнул, пришел довольно озадаченный лысый мужчина, нажал кнопку, кресло выпихнуло меня, и я оказался рядом с ним.

- Вы лишены коэффициента, - сказал он недоуменно, словно сам не мог в это поверить. - Уходите.

Вот так я и оказался на улице.

Все-таки я принадлежу к числу изрядных редкостей. Таких, должно быть, крайне мало, не больше, чем тех, кто набирает баллы от "ста пятидесяти" до "двухсот".

Я вспомнил, что знал о "счастливцах", получавших в Центре самый низкий коэффициент - "один"... Ни одно из благ цивилизации с этого момента не коснется их. Родители обязаны отречься от таких детей, как от непотребных чудовищ, никто не предложит им крова и не накормит. Все, что они могут, добывать пропитание нищенством. За малейшее нарушение общественного порядка, что другим стоит штрафа, их ждет одно наказание - газовая камера, после которой тело их сожгут и прах развеют по ветру.

Одиннадцать лет нам прививали презрение к тем, ниже которых я оказался... Ещё недавно я вместе с большинством наших ребят недоумевал, зачем обществу такие люди, не приспособленные ни к чему, - выродки человечества. Каждый из них - это же отрицательная мутация. Нужно, в целях гуманности, как только выяснится их неприспособленность ни к чему, как слепых котят, незаметно их усыплять. А родителям таких запрещать иметь детей, а если дети уже есть, запрещать тем жениться или выходить замуж. Я искренне возмущался мягкости, бесхребетности существующих порядков, не вытравляющих это зло решительно и с корнем.