Александр Орлов-Рысич - Тора Бора

Надо будет признать -- американская мечта это всего лишь мечта. То есть нечто эфирное, воздушное, нереальное, недостижимое...

Очень многое, что происходило в душах американцев, оставалось за кадром. В этом смысле Америка очень закрытая страна. Может быть, одна из самых закрытых. Всякий рядовой американец, а не рядовой тем более, знает -личные открытия и прозрения лучше всего навечно консервировать в черепной коробке. Даже осознав, почувствовав причины случившегося, поняв всю неизбежность, американец этого никогда не скажет. Не выплеснет боли, своим страхом ни с кем не поделится. Это он может сделать лишь в исключительном случае, да и то, наверное, не вслух...

Но момент истины все же был.

Многим случившееся показалось... закономерным. И даже справедливым. Да, именно так. Или, увы, именно так. До горечи справедливым и заслуженным.

Не может так быть устроена жизнь, чтобы среди не самого приспособленного для счастья мира безнаказанно существовал особый остров благополучия, счастья. Мир не столь подготовлен к тому, чтобы, корчась в судорогах проблем, благожелательно взирать на чужую безмятежную жизнь. Впрочем, дело даже не в этом. Большей своей частью мир оказался не готов брать пример с очень этого желающей Америки. Мир тягомотен, инертен, он закостенел в предрассудках, моралях и ветхозаветных принципах, которые по каким-то далеким от рационального причинам никак не хочет оставить. И вся миссионерская роль Америки, ее стремления, ее даже самые искренние желания дать, подарить, преподнести миру и мечту и все механизмы ее достижения оказались зряшны.

Совсем недавно это уже случилось с коммунистической системой, вооруженной "самой передовой" теорией и практикой достижения недостижимого... Может, несколько по иным причинам, но мир также не принял чужих дерзновений. Они оказались обречены. Как Союз, его архитекторы и лидеры чего-то не увидели, не поняли, не учли на излете двадцатого века, так и Америка, ее прорабы и вольные каменщики увлеклись чем-то несвойственным миру и человеку на старте нового века.

Это все равно, как пировать на лужайке -- с бассейном, слугами и резвящимися детишками -- для того, чтобы привлечь внимание других, побудить их жить так же. Ты одного не учла, Америка, -- из-за пределов лужайки на тебя смотрят иные, чем ты, люди. С другими жизнями, святынями и мечтами. А если не иные, а такие же, как ты, то тем хуже.

Летел булыжник в сторону лужайки...

11 сентября 18:35, Москва

-- Юра, это ты?

-- Да, мама.

-- Ты рано сегодня.

Сколько он себя помнил, его мать всегда произносила эту фразу. С той лишь разницей, что изредка меняла "поздно" на "рано".

-- Да, мама. -- Он скинул плащ, переобулся и прошел в комнату. -Здравствуй, родная, как ты?..

-- Звонила Светлана. Хоть твоя дочь никогда ни в чем не признается, но у нее размолвка с любимым. -- Выложила мать, опять-таки, как всегда, главное. -- И в кого она у нас такая Зоя Космодемьянская?

-- В бабушку. -- Улыбнулся Юрий Михайлович. -- Между прочим, я спросил, как ты...

-- Знаешь, что сегодня случилось в Американских Штатах? -- Поднялась, охнув, с оттоманки мать. -- Антонина! Где эта сонная клуша? Антонина, не слышишь, пришел Юрий Михайлович! Подавай сюда, в залу...

-- Не надо, мама, я перекушу на кухне.

-- Что значит на кухне? -- Поджала губы Мария Петровна. -- Ты пришел со службы к родному очагу, тебя ждали... Такой порядок заведен не нами, не нам его и ломать...

-- Хорошо, я сдаюсь. -- С его матерью спорить было бесполезно. -- Лишь пойду помою руки и переоденусь.

Через несколько минут они чинно уселись за столом. Их горничная Антонина, чуть моложе Марии Петровны, споро и просто накрыла. Салат, хлеб, фамильная фарфоровая супница. Суп разливала по тарелкам мать. Скрестив на животе руки Антонина ждала, пока Юрий пригубит первую ложку.

-- Вкусно! -- Поднял он глаза.

Удовлетворенно кивнув, Антонина отбыла готовить второе.

-- Так что там у Светланы? -- Юрий потерял надежду узнать, как чувствовала себя сегодня мать.

-- О, у Светы все замечательно! У нее всегда все замечательно. -Низкий голос Марии Петровны демонстрировал недовольство, но выдавал ее нежность. -- У ее Генриха много работы, у них все есть, у них была вечеринка... Словом, я приказала, чтобы она приезжала домой, в Москву. Не то одичает там с этим...

Мария Павловна недолюбливала зятя, увезшего ее несравненную Светку в прошлом году в Германию.

-- Приказала?..

-- А с вами по-другому нельзя, просьб вы не понимаете. -- Отмахнулась матушка.