Лев Портной: 1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского

Жан, державший передо мною короб, шмыгнул носом, а надворный советник Вячеслав Сергеевич Косынкин с жаром откликнулся:

— Эх, Андрей Васильевич, как я вас понимаю! И я хочу! Хочу бить французов!

Глаза его загорелись. А мосье Каню снова вытянул губы трубочкой, еще раз шмыгнул носом и покосился на гостя с опаской.

— Так что же не бьете? — спросил я надворного советника.

— Хех, — выдохнул Вячеслав Сергеевич. — Да я…

Он запнулся и скользнул глазами по ковру, словно в персидских узорах искал подсказку. Я следил за ним через отражение в зеркале. Вдруг он решительно поднял голову и продолжил:

— Я служил в Смоленске, просился в действующую армию, но… так сложились обстоятельства. Пришлось податься в Петербург. Да и его сиятельство Николай Петрович настоял: дескать, и в тылу дельные люди нужны. Прямо-таки вырвал у меня согласие. Теперь сам сомневаюсь: не смалодушничал ли я, что поддался на уговоры.

Я выбрал синий платок, приложил его к шее, глянул в зеркало и остался собою доволен.

— Ступай себе, Жан, — отпустил я камердинера.

И французишка удалился, умудрившись спиной выразить нам немой укор.

Надворный советник вздохнул и добавил несколько странную фразу:

— Ну ничего, когда французов погоним за границу, всенепременно поступлю в армию.

Я ничего не ответил. Вячеслав Сергеевич смотрел, как я повязываю платок, и вдруг выдал:

— Вы, Андрей Васильевич, прямо как денди лондонский.

— Я провел годы в Англии и решительно больше похож на англичанина, чем на русского. Но смею вас заверить, душою остался русским, — сказал я, смахивая пылинку с рукава и добавил: — Я готов.

— Канцлер ждет нас. — Надворный советник Косынкин приподнялся с дивана.

В то же мгновение в кабинет вернулся мосье Каню:

— Барин, сударь, тут человек-с к вам пришел. Сказал-с, что от генерала Вилсона.

— От Вилсона? — удивился я. — Давай-ка сюда его…

Грохот и звон бьющейся посуды, раздавшиеся за дверью, прервали мои слова. Удивленный камердинер пошел выяснять, что случилось. Мы с надворным советником двинулись следом. Жан Каню топтался за столом и разглядывал на полу что-то, столешницей скрытое от нашего взора. Неожиданного гостя видно не было. Вероятно, опрокинув какую-то вещь, он смутился и убежал. Что бы ни разбил незнакомец, а только сведения от генерала Вилсона были намного важнее. И, огорченный исчезновением гостя, я буркнул:

— Куда же он делся?

— Так вот же он-с, — откликнулся французишка.

И мы, пройдя еще пару шагов, увидели распростершееся на полу тело. Человек лежал, уткнувшись лицом в скатерть, — ее он стянул со стола, когда падал. Осколки сервиза разлетелись по гостиной.

— Вот те на! — воскликнул надворный советник Косынкин.

Я склонился к незнакомцу и приподнял его голову. Он был мертв, сюртук на спине под левой лопаткой пропитался кровью.

Я бросился к выходу, скатился вниз по лестнице, выбежал на Невский. Купцы и приказчики все так же шли по своим делам. Кавалеры флиртовали с дамами. Напротив парадного остановилась подвода, ее хозяин поправлял грозившие свалиться тюки.

— Сударь, сударь! — я подскочил к нему. — Вы не видели, кто только что выходил из этого дома?

Он вытаращил на меня глаза, удивляясь, как это я мог подумать, что он приметит случайных прохожих, когда занят своими пожитками.

— Простите, ваше благородие, но мы никого не видели.

На подводе сидели мальчик и девочка. Толстая баба,

жена этого мещанина, развернувшись вполоборота на козлах, придерживала детей. Они поверх материнской руки смотрели на меня волчатами. Баба на мой вопрос только покачала головой и скороговоркой прибавила:

— Простите, барин, да мы не глядели по сторонам.

На улице появились Косынкин и мосье Каню. Я развел руками, показав им, что упустил убийцу.

— Вот что, Жан, позови дворника и квартального. А мы поедем к графу Румянцеву. Канцлер ждать не будет.

— Дом у вас большой, нужно бы и прислуги побольше, — посоветовал по пути Косынкин. — А то ж вот убийца зашел и ушел, никто и не видел.

— Я не рассчитываю надолго задерживаться в Петербурге, — ответил я.

Спустя полчаса мы были на Английской набережной. У парадного подъезда нас встретили свирепыми взглядами каменные львы, швейцар отворил высокие двери. Мы вошли в дом канцлера.

Известие о том, что графа Румянцева хватил удар, застало меня в Лондоне перед самым отбытием в Россию. Выглядел он неважно: впалые щеки посерели, фигура сделалась угловатой, запах от него исходил нездоровый. Я улыбнулся канцлеру, но не стал скрывать озабоченности, вызванной нынешним его состоянием. Подойдя к креслу, наклонился, обнял Николая Петровича, и мы трижды расцеловались.