Фридрих Незнанский: Частное расследование

— Нам ничего не надо от тебя! Ты слышишь — ничего!

— Да я вам ничего не предлагаю, Оля. Что ты?

— Ты слышишь— ни-че-го!! Скажи и ты ему! — она тряхнула сына за руку.

— Нет, это не скажу, — ответил Коля. — Если честно, то мне, мать, много нужно от него. Врать не могу. Уволь.

— А-а… А-а… И ты туда же! Внучек дедушкин!

— Да как же ты, Оля, не понимаешь, понять не хочешь? — взволновался Грамов. — Что я сделать ничего не могу?! Вот бабья-то натура странная! Устраивать тут бенц вселенский, вместо того чтоб вникнуть! Юрку твоего кремировали, понимаешь? Не понимаешь? Ах, да, ведь ты ж не знаешь, как обычно! — в голосе Грамова уже бушевал яд, сарказм, издевка: — Откуда ж знать тебе! Ну, как всегда! Конечно, ты ж тогда в гробу лежала, без проблем, когда мы все здесь белками крутились в колесе! Тебе же это невдомек, тебе же только там полеживать в гробу и «дай» потом! И внука подсылать…

Не обращая больше внимания на слезы дочери, Грамов продолжал бушевать, все более распаляясь.

— А как я дам вам, ты бы своим куриным мозгом, географ хренов, чуть прикинула бы: кремация… Остался газ от Юрки твоего! «Фу» осталось, ветер, атмосфера, ты его сачком поймаешь? Был Юрка ваш при жизни — студень, жидкость, знаешь, что такое «жидкость»? — В любой сосуд налить — и эту форму, ну, сосуда, принимает. Был жидкость, а после смерти — газ! И вылетел в трубу! В Никольском-то, со свистом! Все! Испарился. Вся информация утрачена, привет!

Оленька заголосила навзрыд.

— Нет! — Коля даже топнул ногой, рассвирепев от материнских слез сильнее деда: — Врешь!

— Я — вру?! — Грамов даже на полшага отступил.

— Ты! Врешь! Вся информация осталась!

— Да?! Где?! На небе? — Грамов потряс Библией. — Тут? На скрижалях?!

— Во мне!! — Коля ударил себя в грудь. — Сын! Что, съел?! — язвительно, с той же грамовской интонацией добавил Коля, видя, как дедушка вдруг как бы поперхнулся.

Оля, плач которой перешел в тихое всхлипывание, осторожно, исподлобья, косо скользнула по остекленевшему вдруг с Библией в руках отцу…

Взгляд Грамова — тяжелый и совершенно бессмысленный, неподвижно уперся в коридорную стену, проходя сквозь нее далее, в бесконечность.

Шмыгнув носом, Оля тихо дернула сына за рукав:

— Пойдем. Коль! Ну, пойдем. Все. Мы ему мешаем, разве ты не видишь? Дедушка задумался. Пойдем-ка. Все! И больше не мешай ему. Пойдем. Достаточно.

Покидая «городок Навроде», Турецкий оставил там Раг-дая: было бесчеловечно отрывать его от Анфисы.

— Я буду навещать тебя, животное. Не плачь, — сказал Турецкий на прощание.

Грамов, тоже собиравшийся исчезнуть где-нибудь не позже как весной отсюда— в другие веси, другие города, сказал Турецкому:

— Вы не волнуйтесь, Саша. Я присмотрю за ним. Людям здесь, оно конечно, душновато, а вот собакам — в самый раз. — Грамов подмигнул Навроде, своему однокласснику…

— Вот скотина, — сказал Навроде, трепля загривок Раг-дая, но глядя на Грамова…

Только в апреле 1994-го Турецкий снова встретился с Грамовым. Тот сам позвонил ему и сказал, что у них остался один общий «висяк», требующий завершения.

А потом Грамов сам заехал за ним на своем стареньком сороковом «Москвиче».

Молча выехали на Садовое, свернули к Курскому. Таганка. Левый поворот, набережная. Еще раз левый поворот, и вот он — Новоспасский монастырь.

— Здесь теперь живет один наш общий знакомый, — заметил Грамов. — Не знаю только, помните ли вы его.

— Не понимаю даже, о ком вы.

— А-а… Я-то помню. Вы сами же рассказывали. Как один человек просил вас, если узнаете одну весьма заинтересовавшую, занозой впившуюся в его разум вещь, то расскажете ему разгадку. Вспомнили, о ком я? Общий наш знакомый. Мой друг один. Что — нет?

— Нет. Признаться, нет.

— Он стал монахом… Ушел от мира. Принял постриг. Ну, впрочем, сейчас увидите и вспомните, конечно.

Смиренный инок, бывший в миру Ильей Андреевичем Вощагиным, директором «Химбиофизики», а затем, там же, начальником группы режима, увидев живого Грамова, всплеснул руками.

Оба прослезились.

— Услышал Бог мои молитвы… Послал успокоения ради мне видение… Снизошел…

— Какое ж я видение? — обиделся Грамов. — Я, понимаешь, Библию всю проштудировал, четыре Евангелия все, Заветы— тебя ради, стремясь понять тебя. А ты— «видение»… Ну, порадовал!

— С какой же целью ты явился мне?

— Да просто. Теперь можно стало. И объяснить про Гришу. Про орангутанга. Помнишь? Его не КГБ стащило. Спер я. Теперь могу сознаться.