Наталья Александрова - Ад да Винчи

Вдруг монстр шевельнулся, как будто что-то прервало его тысячелетний сон. Он потянулся, приподнял голову — большую из двух и открыл глаза, приподняв тяжелые кожистые веки. Сквозь стенки ковчега взгляд чудовища нащупал Машу. Голова девушки закружилась, она почувствовала отвратительную тошную слабость. Взгляд древнего зверя словно пронзил ее насквозь, лишив воли и способности к сопротивлению. Как ни страшен был взгляд на картине, но в этом читалось куда большее средоточие зла, древнего и мрачного, как само время.

И словно этого было мало, открылись глаза на второй, маленькой голове и так же, как первые, нащупали своим взором Машу. Этот взгляд казался еще отвратительнее первого, потому что в нем была не только застарелая ненависть ко всему живому, но и гнусная, издевательская насмешка над жизнью.

Монстр расправил короткие когтистые лапы и потянулся, как выспавшийся кот, на мгновение сладко зажмурив все четыре глаза.

В это мгновение воля вернулась к Маше, она протянула руку и прикоснулась к впечатанному в стенку ковчега пентагондодекаэдру, словно прося его о помощи. Ведь ей подарил его дед, передал ей, как талисман, призванный уберечь от любой опасности., ведь он отдал его ей, тем самым лишившись защиты, из-за чего, может быть, и погиб…

Талисман словно только и ждал этого прикосновения. Он тихонько запел, зажужжал, как большой полосатый шмель, и начал медленно вращаться.

В то же время монстр, заключенный в ковчег, окончательно проснулся, широко открыл глаза и выгнул спину, упершись ею в верхнюю стенку своей темницы. Короткие лапы уперлись в пол, он напрягся, и Маша поняла, что еще немного — и ковчег треснет, как яичная скорлупа, выпустив на волю своего ужасного пленника. Не хотелось даже думать, к чему это приведет. Перед внутренним взором девушки возникли странные, чудовищные картины — поля, покрытые пеплом и трупами, реки, багровые от крови, смрад горящих городов…

Но тихий звон, издаваемый вращающимся талисманом, становился все громче, все слышнее и наконец заполнил собой весь внутренний двор палаццо да Сэсто. В то же время внутри ковчега засверкали короткие ослепительные молнии, пронзая чешуйчатое тело амфиреуса. Чудовище замерло, пытаясь разобраться в своих ощущениях. На его большей морде возникло недоумение, с каким всякий сильный хищник, не знающий достойных врагов, встречает неожиданный отпор. Недоумение сменилось детской обидой, словно у чудовища отняли обещанную игрушку — целый мир, который он приготовился осквернить и опустошить своим губительным дыханием.

На смену обиде пришла гримаса боли, и зверь задергался, подгибая то одну, то другую лапу.

Наконец он упал на дно ковчега, пытаясь когтистыми конечностями закрыть голову от разящих молний.

В то же мгновение Старыгин, до того в изумлении наблюдавший за происходящим, бросился к ковчегу, уперся в него руками и попытался столкнуть ящик в колодец. Наперерез ему устремился профессор Сорди. С жутким криком он схватил соперника за плечо и попытался оттащить его от своего тайника. Лицо профессора совершенно утратило осмысленное выражение, глаза горели безумным огнем, немногим отличающимся от того, который пылал во взгляде амфиреуса.

— Повелитель! — воскликнул он, не сводя мутного взгляда с умирающего монстра и в то же время нанося Старыгину удар за ударом. — Повелитель, я не допущу твоего поражения! Я верно служил тебе всю жизнь, и теперь, когда настал час твоего торжества…

Старыгин сбросил руки профессора, напрягся из последних сил.., тяжелый ящик накренился над краем каменной балюстрады, перевалился через нее и на мгновение завис, прежде чем рухнуть в темную глубину колодца.

Профессор Сорди, или да Сэсто, как он предпочитал себя называть, дико взвизгнул, уцепился за ковчег, пытаясь удержать его на краю колодца.., но ничто уже не могло остановить падения. Ковчег сорвался с каменного ограждения и полетел вниз, увлекая за собой безумного профессора.

Несколько долгих секунд из колодца доносился, постепенно удаляясь, человеческий — точнее, нечеловеческий вопль, в котором слились страх смерти и горечь поражения. Наконец из темной глубины послышался грохот падения.

И сразу же вслед за ним из колодца донесся вдесятеро более громкий звук — рев погибающего чудовища. И этот звук в свою очередь был перекрыт звуком еще более громким взрывом, от которого закачались многовековые стены палаццо.

Маша застыла, пораженная всем происшедшим, не в силах сбросить оцепенение, в которое погрузило ее своим взглядом древнее чудовище. Старыгин бросился к картине, поднял ее, и вовремя! Стены дворца покрылись глубокими трещинами, зашатались, от них откалывались громадные каменные обломки, которые с грохотом падали на замшелые плиты двора.