Геннадий Яковлев - Сотрудник уголовного розыска

— Время уточнить не можете? — погладил чисто выбритую щеку начальник.

— С полмесяца, может быть, чуть побольше.

Чем дальше продолжался допрос, тем больше Бойко убеждался в виновности Чижова.

Майор почувствовал себя на верном пути. Его догадки подтверждались.

— Ну, что? — спросил Михаил Федорович дядю Борю, как только закрылась дверь за Леной. — Может быть, опять будешь шуметь, жаловаться пойдешь? Говорить, что я нарушаю социалистическую законность, поступаю необдуманно, решаю вопросы поверхностно. Стареем, мой друг, стареем. Оттого и философствуем.

Удовлетворенный Бойко позвонил в больницу. Ему сказали, что о беседе со Школьниковым пока не может быть и речи. Тогда майор вызвал на допрос парикмахера Куртюкову. Она давно ждала в коридоре.

В кабинет вошла высокая, гибкая женщина лет тридцати восьми, остриженная «под мальчика».

Ей понравился начальник. Его строгий костюм, подтянутая сухощавая фигура, чуть загоревшее продолговатое лицо. Он напоминал ей мужа, человека, которого она любила по сей день и который безжалостно растоптал ее счастье. Бросил. Забыл. А Митька? Митьку она считала временным спутником.

Она знала, зачем вызвали. Догадки, что Чижов стрелял в Школьникова, возникли и у нее.

— Будем говорить откровенно, Вера? — спросил майор, прохаживаясь по кабинету.

— Конечно. Мне скрывать и хитрить нет надобности.

— Прекрасно. Расскажите о ваших взаимоотношениях с Чижовым?

Она дернула уголком маленького рта, прищурила зеленые глаза:

— Бывал он у меня. Ночевал: говорил, что не любит жену, что ему трудно с ней. Плохо.

— Ясно. Ну, а о Школьникове у вас был разговор?

— Так, ничего особенного. Просто не нравился ему Василий Иванович. Чижов выпивал, на работе не появлялся. Школьников по этому поводу несколько раз вызывал Дмитрия, беседовал, ругал. И Чижов злился. Говорил, что ему жить спокойно не дают.

— Пистолет вы у него видели?

— Да. Имелась у Митьки такая штучка. Ее он обычно с собой таскал. Рассказывал, будто нашел в местах, где бои проходили.

Школьников открыл глаза: незнакомая комната. Резкий запах хлороформа, йода. Вокруг все белое. Тихо. Голова казалась свинцовой. Василий Иванович попробовал поднять ее и не смог. Болела грудь.

За дверью послышались легкие шаги, появилась Соня с дымящим стаканом чая.

Василий Иванович вспомнил все сразу… Когда он услышал за окном своего кабинета шорох, то решил посмотреть, кто бродит. Но не успел сделать и двух шагов, как выстрелы метнулись навстречу. Кто стрелял, он так и не видел.

Василий Иванович зажмурился: «Кто? Зачем? Неужели я неправильно жил? Неужели с кем-то был неправ до такой степени, что…» И тут же Школьников поборол минутную слабость, сказал себе: «Просто тебе обидно, старик. Ты немножко паникуешь. Возьми себя в руки. Успокойся. Ты живешь и жил всегда так, как тебе подсказывала совесть».

Жена поставила на тумбочку чай и, придвинув стул, села около кровати.

Он сразу заметил, что виски у Сони побелели, словно она их густо напудрила.

— Сонюшка, — позвал тихо, — родная.

— Вася!

Она упала на колени около кровати. Василий Иванович повторял только одно слово:

— Сонюшка… Сонюшка. Сонюшка…

И это слово было ей дороже всех слов на свете. Плечи Сони перестали вздрагивать. Нет, никому она не могла отдать его, даже смерти.

…Москва. Военная Москва. Город жил молчаливо, серьезно, готовый ко всему. Но об этом Соня лишь догадывалась, она не могла видеть. Девушка не поднималась с постели, хотя чувствовала, что могла бы встать. Она не хотела жить. Перед ней была ночь, ночь, ночь.

Вместе с Соней в палате лежало еще двое. Одну звали Валей, вторую — Наташей. Девушки часто шептались, жалея ее. Боясь, что оскорбят Соню своим хорошим настроением, смеялись в подушку. Тихонечко читали письма любимых: и это было хуже всего. Соне не приходили письма. Она понимала: не так-то просто, чтобы оттуда прилетела даже маленькая, крохотная весточка. Но мысли одна чернее другой не покидали. «Вася!» Она думала о нем днем и длинной бессонной ночью, даже в те минуты, когда тревожная Москва чуток засыпала на коротенький час. Как пульс, билась тревожная мысль: «Зачем я ему слепая, калека? Он красивый, молодой. А я?..»

Наконец, пришло долгожданное письмо. Кому дать прочитать? Девушкам, соседкам по палате? А вдруг там такое, чего им нельзя знать?

Выручил старенький, всеми уважаемый главврач Керим Кириллович. Она сразу узнала его по тяжелому старческому покашливанию.