Ева Львова - Презумпция невиновности

– Как тебе? – прозвучал за спиной неуверенный голос.

Я обернулась и увидела смущенного парня в прямоугольных очках в роговой оправе, с тщательно взлохмаченной челкой и небрежной щетиной, заменявшей ему бороду. На парне были такие же красные кеды, как у Пещерского, желтая рубашка в бирюзовую клетку – Вадик носил похожую, и узенькие зеленые брючки, из чего я сделала вывод, что это один из тех самых фотохудожников, которых Борька пренебрежительно называл индии-кидами. И, судя по волнению в голосе, не кто иной, как Митя Рындин.

– Классно, Митя, – ответила я, ни капли не покривив душой.

– Мы знакомы? – улыбнулся фотограф, глядя на меня лучистыми глазами.

– Некоторым образом, – ушла я от ответа. – Можно после выставки купить твои работы?

– Зачем покупать? – порозовел от удовольствия фотограф. – Выбирай все, что понравилось, я подарю.

– Даже не знаю, все снимки такие милые, – растерялась я, разглядывая фотографии.

– Я должен посмотреть твою квартиру, чтобы решить, что больше подходит под интерьер, – робко сказал Рындин и отчаянно покраснел. – Ты как, не очень занята?

Через сорок минут мы сидели в кофейне на Маяковке, сбежав с презентации и никого не поставив об этом в известность. Через день бесцельно шатались по улице, взявшись за руки и не глядя по сторонам. А через неделю жили в моей квартире, изредка заглядывая в Митину студию на верхнем этаже пятиэтажки, чтобы забрать книгу контркультурного автора в оранжевой обложке или какую-нибудь «эппловскую» ерунду, до которой Митя был большой охотник. Узнав о том, что мы с Рындиным встречаемся, кудрявый друг принялся топтать мои светлые чувства, называя скандал, который закатил, попыткой образумить свихнувшуюся подругу.

– Ты видела его надменное лицо? – вопрошал Борис. – Он же самодовольный хипстер [1], у него запредельное чувство собственного великолепия, и за снисходительное отношение ко всем, кто не понимает его «независимое искусство», Рындина бьют даже эмобои [2]. Хотя вкуса у твоего Мити нет по определению. Достаточно взглянуть, как он одевается. Он еще не купил тебе в «Zar’е» лосины в термоядерный горошек?

– На себя посмотри! – не выдержала я, хотя поначалу и собиралась сохранять спокойствие. – Сам носишь клетчатое пальто!

– Я его ношу от безысходности, мне трудно подобрать на свои габариты подходящую одежду, а твой мальчик-светофор осознанно делает выбор и рядится с вызывающим шиком! Чего стоит один пиджак из «секонд-хенда», купленный якобы в Амстердаме, где твой Рындин не разу не бывал, но говорит об этом городе так, будто родился в нем и вырос.

– Митя творческая личность, и манера ярко одеваться – это способ общения с миром! – встала я на защиту сердечного друга.

– Скажите, какие мы оригиналы! – злился Джуниор. – Как мы не хотим сливаться с серой массой! Я вижу таких умников насквозь! Знаешь, какие у твоего Мити цели в жизни? Выучить наизусть имена всех инди [3]-музыкантов, носить джинсы у́же, чем у него ноги, переехать в Англию навсегда, и самая глобальная жизненная мечта – стать олигархом, при этом оставаясь алкашом!

– Он гений, Борь, и ты ему банально завидуешь, – отрезала я и, выплеснув недопитый чай в мойку, покинула кухню нашей конторы, где разгорелась эта нешуточная битва.

Безусловно, я отдавала себе отчет, что увлеклась человеком талантливым, и многие заскоки Мити мне казались милыми чудачествами. Многие, но далеко не все. Привыкнуть к ежеминутным звонкам с одним и тем же вопросом «Агата, где ты? Что делаешь? Кто с тобой рядом?» было невозможно. Со временем я поняла, что Митя не очень уверен в себе, поэтому хочет быть абсолютно уверен во мне, своей подруге. Это жутко отвлекало от дел и потому злило.

– Рындин тебя домогается, – мрачно проговорил Борис, кивая на мобильник. При каждом удобном случае приятель ясно давал понять, что не одобряет мой выбор.

Сняв трубку, я выслушала обычные расспросы о месте моего пребывания, дежурно ответила: «Cижу в конторе, работаю над делом, а окружают меня коллеги женского пола» – и, не спуская глаз с кудрявого друга, успокоила Митю, что Устиновича-младшего сейчас в офисе нет – он уехал по служебным делам.

– Строг он у тебя, – покачал головой Джуниор, как только я повесила трубку.

– Ревнивый мужчина – это наказание господне, – глубокомысленно изрекла Кира Ивановна и кокетливо поправила выбившийся из пучка локон. – Коллеги, вы решили, кто будет вести дело Казенкиной? Звонил ее муж, требовал ответа.