Виктория Платова: 8–9–8

Нет.

Ничего такого Габриель делать не будет. Ничего.

— Если вдуматься, дорогуша, то я гораздо ближе тебе, чем какой-то там макаронник. Он далеко, а я… «io gia di qua». Хочешь узнать, что это означает?

— Нет.

— Напрасно, ох, напрасно… Если тайну время от времени не выпускать пастись на травке, а потом не сцеживать молоко из ее вымени… Все может закончиться очень плохо, поверь.

Все и так закончилось очень плохо. Или вот-вот закончится. Стоит только Габриелю напрячь воображение и смести с лица бродяги пару десятков лет.

— «io gia di qua». Так ты хочешь знать или нет?

— Нет… да… нет.

— Определись.

— Нет. Да. Нет.

— Определись.

Одно «да» переложено двумя «нет» по сигарному принципу «8–9–8», проще отбросить крайнее, чтобы не нарушать симметрии.

— ДА.

— Отлично. Тогда, с твоего позволения, я повторю один из последних своих пассажей. Страсть как люблю словесные построения. Такие совершенные, что и иголку между ними не всунешь. Ты, дорогуша, должен это знать.

Должен… знать… Должен… знать…

Голова Габриеля вовсе не аквариум, а лес, созданный для птиц, которые, в свою очередь, созданы для птицеловов, которые, в свою очередь, созданы для дудочек и свирелей. Та еще получается музыка —

Должен… знать… Должен… знать…

— Если вдуматься, дорогуша, то я гораздо ближе тебе, чем какой-то макаронник, — со смаком повторяет бродяга. — Он далеко, а Я… УЖЕ ЗДЕСЬ!

«Я УЖЕ ЗДЕСЬ».

Пространство вокруг Габриеля начинает кружиться, пол и потолок меняются местам, корешки книг дряхлеют и скукоживаются на глазах — и над всем этим разливается голос. Немного глуховатый, и в то же время насыщенный обертонами. Голос-дудочка. Голос-свирель.

— Тебе как будто нехорошо, дорогуша? И чего это ты так разволновался? «Я уже здесь» — самые простые слова, которые только можно придумать. Ты согласен? И, кстати, они же выцарапаны у тебя на прилавке, вот здесь. Давно пора привыкнуть к ним. Или тебя больше вдохновляет признание в любви Рите Хейуорт?

— Нет.

— Или признание в любви Ингрид Бергман сильнее греет твою грешную душу?

— Нет.

— Или ты без ума от… — Тут бродяга склоняется над прилавком, смахнув при этом не меньше сотни Lasioderma serricorne, и читает едва ли по складам: — от… несравненной Чус Портильо? Кто такая Чус Портильо? Не та ли это Чус, что все твердила перед смертью о туфлях на высоком каблуке?

— Нет, — шепчет Габриель, захлебываясь слюной. — Нет-нет-нет… «Я УЖЕ ЗДЕСЬ» — моя любимая надпись.

— Еще бы. Ведь если провести от этой надписи воображаемую прямую, то она упрется в пол. А между полом и прилавком находятся ячейки. Одна, другая, третья. Нам нужна ячейка номер три, самая нижняя. Верно?

— Да.

— И что же мы находим в этой волшебной ячейке?.. Оп-оп-оп!!! Фокус-покус-звезда Канопус! Вот и она, шкатулочка!

И двух секунд не прошло, как хьюмидор с потертым изображением революционной битвы на Плайя-Хирон оказывается в руках бродяги, напрасно Габриель не отдал его засранцу Пепе.

Напрасно.

— Это не шкатулка. Это хьюмидор.

— Специальный ящик для хранения сигар. — Бродяга вдруг становится серьезным. — Неужели ты думаешь, дорогуша, что я этого не знаю? Но там лежат не сигары.

— Не сигары.

— А что же там лежит?

— Думаю, вы знаете… Раз вы уже здесь.

— Знаю. Мое прошлое и твое будущее, малыш.

Впервые он назвал Габриеля «малышом» вместо уже привычного, ернического «дорогуши». Впервые в его голосе слышна грусть. Впервые ужас, сковывавший Габриеля все это время, ослабил хватку и впервые в сознании забрезжила хрупкая мысль: «может быть, все обойдется».

— Ты сделал книгу из моего дневника?

— Нет. Я сделал дневник книгой. Я не изменил в нем ни одной строчки, ни одного слова… И все запятые на месте. — Такое трепетное отношение к материалу не должно оставить его собеседника равнодушным, Габриель верит в это.

— Это та самая книга, которая не должна остаться незамеченной?

— Она взорвет рынок. Так говорят издатели.

— Издателям нужно верить. Издатели — тертые калачи. Единственное, чему они никогда не научатся, так это отличать правду от вымысла.

— Никто не в состоянии отличить правду от вымысла. Особенно если вымысел так талантлив, а правда — так чудовищна.

— Ты сообразительный. Иди-ка сюда, присядь рядом.

Бродяга похлопывает по прилавку рукой, указывая на место вблизи от себя, а Габриелю… Габриелю почему-то больше не хочется называть Птицелова бродягой.