Владимир Флоренцев - Незримый поединок

— Ты что, шофером работал? — спросил Резванов.

Тайга нахмурился:

— Было дело… А вы думали, я только песню о Чуйском тракте знаю?

— Какой класс?

— Чего?

— Шофер какого класса?

— Первый, — вздохнул Тайга. — «Скорую» водил когда-то…

Лешка закусил губу. Потом мигнул гитаристу. Тот дернул струны, и снова разлилось над зоной: «Он машину любимую АМО…»

Резванов поинтересовался, что за женщина написала Лешке письмо. Но тот отвечал, как всегда, односложно…

— Подельница моя. Освободилась. По одной статье проходили…

Замолчал. Потом, вздохнув, добавил:

— Эх, не понять вам души нашей. Разве поймет горе тот, кто не пережил его сам.

И хотя Резванов хлебнул на своем веку немало — голодные, засушливые годы, две войны, три ранения, гибель дочери под бомбежкой, но ничего не сказал. То ли потому, что не читал Резванов морали, а может, по какой другой причине, но на следующий вечер Лешка пришел к нему в кабинет и начал рассказывать свою жизнь от корки до корки. И рассказал о женщине, приславшей ему письмо, и о том, как он ее любит…

Резванов поднялся.

— Слушай, — проговорил он. — Хочешь вернуться за баранку?

Аверин не ответил, но Резванову показалось, будто вспомнилось Аверину что-то далекое, уже забытое.

Лешка попятился к двери, выскочил из комнаты и быстро направился к бараку.

Недоверие между Резвановым и Лешкой стало исчезать.

Заметил Резванов — Аверин украдкой наблюдает, как уезжает из зоны «санитарка», как уезжают лесовозы, и Тайга часто подсаживается к вольнонаемным шоферам, о чем-то толкует с ними. «Тоскует Леха по баранке», — говорили водители Резванову. Только не нравилось уркаганам, что «пахан» к воспитателю пошел. «Закон» предал. Ну, а за это… Правда, боятся они «пахана». Пуще зимней тайги боятся. Смотрят косо. А он идет сумрачный, задумался о чем-то своем. Вот прошел окно.

— Аверин! — донеслось вдруг из окна. — Алексей!

Он жил в мире кличек. Зверь, Колыма, Тайга — это все он. И вдруг — Алексей.

Он остановился. Скрипнула дверь, на пороге показался Резванов.

— Алексей, просьба к тебе есть. С Кошелевым приступ. Отвезти надо до сангородка.

— Кошелев — опер?

— Да, начальник оперчасти…

Глаза Аверина сверкнули.

«О чем он думает?» — размышлял Резванов.

— А при чем тут я? — спросил Аверин.

И Резванов заметил, как тот слегка побледнел.

— Ты же шоферил когда-то на воле…

Тайга молчал, вычерчивая ботинком на земле замысловатую фигуру.

— Шоферил… — выдохнул он.

— Так просьба к тебе. До сангородка…

Аверин вдруг хлопнул себя по бедрам и расхохотался:

— Да что вы, гражданин начальник! За мной же побег числится. А сейчас время как раз нашенское. Зек — он лето любит. Не боитесь — сбегу?

— Человек погибает, — очень тихо сказал, Резванов. — Надо трогаться, Алексей. Худо Кошелеву.

— Мне ехать? — задержав дыхание, спросил Аверин.

— Тебе. Только учти — дорога трудная. Солдат покажет дорогу. Справишься?

Больше Аверин вопросов не задавал. Вобрал голову в тяжелые плечи. Вся его большая фигура сжалась, словно попал он под холодный дождь.

— Где самосвал? — тихо спросил он.

…В конторе у Резванова произошел крупный разговор с начальником охраны.

— На голову свою отпускаете, — говорил тот. — Таких, как Тайга, только могила исправит.

— Человека исправляет жизнь, — сказал Резванов.

— Ну, что ж, посмотрим…

Самосвал засигналил у ворот. Резванов и начальник охраны наблюдали из конторы, как в кузов накидали соломы, опилок, а потом сверху бросили несколько одеял и носилки. Кошелева положили на матрац ближе к кабине. Рядом с ним сел солдат с автоматом. Машина выехала из колонии и растворилась в таежной глухомани. Резванов проводил ее долгим взглядом.

Уснуть в эту ночь он не мог. Думал об Аверине, вспоминал слова начальника охраны: «горбатого могила исправит». Нет, брат. В могилу кладут труп. А человек — даже самый плохой — это человек.

И все-таки на душе было тревожно.

Проснулся он рано. Пошел в зону. На вахте первым долгом спросил у солдат, пришли ли машины. Да, все машины вернулись. За исключением самосвала, на котором поехал Аверин.

«Может быть, задержался, вернется», — думал Резванов.

Но Тайга не вернулся ни через час, ни через три. И тогда над зоной прозвучал сигнал тревоги.

Дорога петляла мимо глухих завалов, скатывалась под откос, взбиралась на кручи, перепрыгивала через ручьи. Кошелеву становилось все хуже. Солдат-конвойник затарабанил прикладом о кабину. Аверин притормозил.