Сэйси Ёкомидзо - Белое и черное

Именно так выглядит он и сейчас, наблюдая с третьего этажа суету под своими окнами. В его манере держаться странным образом сочетается несколько церемонная отстраненность от окружающего и какая-то неприятная, высокомерная насмешливость. Впрочем, это его обычная манера держаться.

Наконец Мидзусима скрылся в комнате, прикрыл за собой стеклянную дверь и задвинул шторы. Через некоторое время он появился на улице в твидовом пиджаке, наброшенном поверх блузы, и с альбомом для эскизов под мышкой. Проходя мимо квартиры 1801, он столкнулся с маленькой девочкой, выскочившей из дома.

— Ой, сэнсэй!

— Юкико? Куда это ты собралась?

— В «Одуванчик»…

— В «Одуванчик»?! Не стоит, сейчас это не самое подходящее место для ребенка!

— Меня папа послал.

— Папа? И за чем же это, интересно?

Бригадир Фудзино подметил абсолютно точно: манера речи художника действительно надменная.

— Там должна быть тетя Судо. Папа велел ей отнести вот это! — Она легонько помахала конвертом. На нем стоял фирменный оттиск «Киностудия Тэйто», и, хотя адресат не был указан, конверт был плотно запечатан.

— Папа велел тебе отнести это госпоже Судо?

Глаза художника выкатились еще сильнее, и как раз в этот момент из дверей дома показался Нэдзу Гоити.

— Юкико, ты все еще здесь?

— Прости, папа. Это я сэнсэя встретила.

— А, господин художник! Приветствую!

Голос его прозвучал напряженно. Нэдзу строго обратился к дочери:

— Юкико, я же сказал тебе: отправляйся сию минуту, нигде не задерживайся. И никому не показывай, поняла? Передашь только самой госпоже Судо, прямо из рук в руки. Ясно?

— Да, папа… Извините, сэнсэй.

Юкико поклонилась Мидзусиме и тут же со всех ног бросилась в сторону торговых рядов. В присутствии отца девочка робела и держалась, словно котенок в чужом доме, но по характеру была резвым, жизнерадостным ребенком.

Проводив ее взглядом, Мидзусима хотел было похвалить Нэдзу его дочку, но, обернувшись, обнаружил, что тот уже скрылся за железной дверью. Художник легонько пожал плечами, завернул за угол и отправился по центральной улице в южном направлении.

Это незначительное происшествие все же явно выбило местного сноба из колеи. Мидзусима погрузился в раздумья, на лице появилась озабоченность. По всему кварталу толпились группы любопытных, а также полицейских и сыщиков, но теперь это уже не занимало художника.

Потому Мидзусима не заметил, что проходивший мимо него мужчина, скользнув взглядом по его лицу, пробормотал себе под нос «ага…» и приостановился. Это был сыщик Миура.

Шагая, Мидзусима Кодзо всегда старательно выпячивал грудь. Конечно, в этой манере присутствовал блеф художника-неудачника перед толпой, но в то же время эта привычка помогала ему преодолевать внутреннюю слабость, которая привела его на грань отчаяния.

Мидзусима Кодзо… Старые поклонники, наверное, еще помнят это имя. Когда-то слава этого лирического художника, работавшего в стиле Такэхиса Юмэдзи, широко простиралась под небесами.

Он приобрел известность в 1931 году, в девятнадцать лет. Его взлет был просто феерическим. В течение десяти лет не было ни одного журнала для девочек, который хоть раз вышел бы без иллюстраций Мидзусимы, не важно, на обложке или внутри. Выполненные его рукой открытки приносили продавцам баснословные доходы.

Избалованный с молодых ногтей лестью издательств и торговцев, равно как и огромными гонорарами, он превратился в порядочного спесивца. А постоянно находясь в окружении юных поклонниц, он заимствовал от них манеру разговаривать сладким голоском («словно кошку гладит»). Вот откуда взялись и его высокомерные, снобистские замашки, и своеобразная манера речи.

Война нанесла ему удар. Впрочем, целый ряд критиков полагал, что и без войны его искусство все равно рано или поздно всем бы наскучило. Судите сами, рассуждали они: базовое образование у него отсутствовало, учиться он, озабоченный лишь собственной популярностью, ленился, претенциозность его работ просто била в глаза, так что и без всякой войны падение популярности Мидзусимы было лишь вопросом времени.

И все же решающий удар ему нанесла именно война. Высокое начальство военных и пропагандистских ведомств постановило, что его картинки разлагающе влияют на девушек воюющей державы.

После войны его надежды возродились. Действительно, какое-то время казалось, что слава возвращается к нему. Но было это, образно говоря, последней вспышкой свечи перед полным угасанием.