Лидия Ульянова - Размах крыльев ангела

– Хорошо. Женился, сын у него родился, знаешь, смешной такой, совсем как Мишка в детстве.

Ну вот, оказывается, и Михаил женился.

– У Миши свое дело, живет не тужит, квартиру себе купил большущую, за границей все время отдыхает.

Все хорошо, но произнесено это было как-то с натугой, без особого тепла и сердечности.

«Какой она все-таки тяжелый человек, – подумала Маша, – трудно с ней Мишке. Немудрено, что квартиру купил и уехал. Ей же, разумеется, одной скучно, вот и зовет меня к себе, как прежде в компаньонки нанимали».

– Ну что, поедешь?

– Спасибо, но я не могу.

– Почему? Да почему? Ты посмотри вокруг, это ж ужас, а не жизнь. Кто у тебя здесь, что тебя тут держит?

Что ответить? Действительно, кто здесь у нее? Ответить, что приятель-художник возрастом под шестьдесят, в недалеком прошлом местный пропойца? Несерьезно. Старуха в соседнем селе, умеющая предсказывать будущее, по религиозным соображениям отвергающая сахар и традиционное лечение? Смешно. Пургин с женой, детьми, внуками, извечными молодыми любовницами? Еще смешнее. Большая Медведица, как и Маша, привязанная к месту крепкой ниточкой? Так ведь ответит, что со звездами и в Питере дружить можно.

– Я не могу, у меня здесь Незабудка, – бездумно ответила Маша и осеклась, прикусила язык, сама испугалась. Испугалась, что бабушкина сестра поднимет ее сейчас на смех, развенчает последнее оставшееся.

Но бабушкина сестра только вздохнула, понимающе кивнула:

– Да, Незабудка. Понимаю.

На звук своего имени подслеповатая Незабудка, дремавшая у Машиных ног – она всегда теперь дремала, – подняла голову, внимательно поглядела на хозяйку вновь поголубевшими к старости глазами – ничего не поделаешь, катаракта. Шерсть ее давно уже не блестела на солнце, была тусклой и клочковатой, чеши не чеши. Незабудка сильно похудела, когда Маша мыла ее в реке, мокрая, с прилипшей к коже шерстью становилась похожей на стиральную доску с выпирающими в стороны ребрами. Зубы пожелтели и стерлись, из полураскрытой пасти плохо пахло.

Незабудка помогла Маше выжить в самые трудные дни после возвращения домой. Она заставляла подниматься с постели по утрам, когда больше всего хотелось, чтобы не начинался новый день, – старый мочевой пузырь не выдерживал, Незабудка просилась на улицу. Мария, накинув на плечи пуховый платок, выходила в холодные сени, открывала входную дверь и выпускала собаку. Ложиться обратно было нельзя – через десять минут Незабудку нужно было пустить обратно, не сидеть же ей, старой, на морозе. За десять минут Маша окончательно просыпалась, нехотя шла навстречу новому дню. Приходилось варить суп для собаки – мясные обрезки, крупа, мелкокрошеные овощи – не морить же голодом. Заодно готовила что-то и себе, хотя аппетита не было, но ела. И ни в коем случае нельзя было плакать – старая, верная подруга начинала истошно выть, бросалась вылизывать лицо, сильно и жестко слизывала соленые слезы.

– Все в порядке, – ласково успокоила Маша, – спи, подружка моя.

– Подружка – зеленая лягушка, – эхом повторила грустно бабушкина сестра.

Начал накрапывать дождик, и с обрыва они ушли, зашли в музей к Александре, посидели за чашкой кофе. Музей был, на счастье, пуст, и они смогли спокойно поговорить. Так, ни о чем и обо всем…

Попрощались они как-то вскользь, невнятно, словно обе боялись этого расставания. Маша проплакала всю ночь.

Осенью умерла Гавриловна. Легко умерла, как и жила. Выкопала последнюю картошку, легла с вечера спать, да утром не встала. После ее смерти сразу же появились в доме годы отсутствовавшие внук с невесткой, глядели на Машу как на агрессора. Маше ничего и не нужно было, взяла лишь на память свою чашку с ложкой.

А после похорон, мрачных и тяжелых, промозглых и сырых, еще одних в короткой Машиной жизни, старик Никодим вручил ей старые четки.

– На, возьми, Мария. Нюся просила тебе отдать.

Традиционные староверские четки-лестовки, каменные, отлакированные до блеска пальцами, оказались на удивление теплыми, словно только что вышли из старухиных рук.

– Это не просто так сувенир, чтоб ты знала, это старинная вещь, с историей. Картину помнишь, «Боярыня Морозова» называется? Так вот эта Морозова реальный человек, раскольница известная, а четки это ее сестры, княгини Урусовой. Евдокию Урусову за веру заточили в земляную тюрьму в Боровске, родные ее сюда, к нам бежали, в здешние края, а четки эти за какую-то помощь Нюсиным предкам подарили. Береги их.