Игорь Скорин - Я отвечаю за свою страну

— Эта! — и показывает на белый пластмассовый лист, прибитый около черной дерматиновой двери.

Сверху на листе надпись:

«Просьба ко всем, кто не застанет хозяина, оставить автограф».

Сбоку на шнурке карандаш, как у официанток в столовых. Снова надо звонить в чужую квартиру, ломиться в чужую жизнь. Женщины стоят, ждут. Мне очень не хочется. Чувствую, здесь не так просто, как в заявлении, но не уходить же, коль приехали. Я звоню. Тихий мелодичный звонок, за дверью тишина. Я звоню еще. Слышатся шаги и мужской голос:

— Кто там?

— Андрея можно?

Зашуршало за дверью, потом она распахивается. Открывает дверь парень лет двадцати восьми. Спокойно смотрит на меня, но, заметив женщин, смущается и краснеет.

— Я из милиции, можно войти?

— Пожалуйста.

Мы заходим. Квартира трехкомнатная, у входной двери плакат с Эйфелевой башней, видом французской столицы и надписью: «Париж уже не тот!», светильники под бронзу и старину. Выясняется, что Андрей живет один, родители-врачи работают по договору на Севере. Мы проходим в его комнату: комбинированные шкафы с книгами и безделушками, письменный стол с газетами и журналами. На стенах эскизы — профессиональные и любительские. Над застеленным диваном комбинация женских лиц и тел, целые листы из зарубежных журналов. Голый мужчина с бородой и протянутой рукой, женщина в фате, кувейтский эмир в красном бурнусе, несколько икон.

Переходим в гостиную. Все богатство здесь — стены в картинах, масках красного дерева, в чеканке, сервант забит хрусталем и фарфором. На столе две пустые бутылки из-под шампанского и два бокала, на журнальном столике магнитофон.

— Вы знаете, почему мы здесь?

— Откровенно говоря, не совсем понимаю.

— Вас обвиняют в попытке изнасилования.

Лицо парня пошло пятнами, он заговорил быстро, проглатывая слова:

— Она сумасшедшая. Вместе весь вечер гуляли, сама пришла, сама пила, сама разделась. У нас ничего не было. Она как закричит: «Поехали к сестре, поженимся!» Я перепугался и согласился. Когда она оделась и успокоилась, я не поехал — не хватает по ночам истеричек ублажать. Стала угрожать: «Такое сделаю, что на коленях передо мною стоять будешь». Я ее выставил за дверь.

Возвращаемся мы уже вчетвером. Вот он, тяжелый хлеб следователя! В ситуации, где нет свидетелей, он должен на основании обстоятельств, логики, интуиции, наконец, взвесить все «за» и «против» и принять решение. Ведь «каждое совершенное преступление должно быть раскрыто, а преступник, его совершивший, должен быть изобличен и наказан», но ни в коем случае не должен пострадать человек невиновный.

В дежурной меня ждет сюрприз: сидит бедным кроликом, сломленный обстоятельствами Резо. Он проснулся среди ночи, захотел по нужде, не понял, где находится, поднял шум — едва уняли. Я Андрея до прихода следователя передаю Паше, а с Резо мы размещаемся у меня в кабинете. Раннее-раннее утро. Мы сидим помятые. Из Резо вышел весь хмель. Он оказался хрупкой натурой и сник окончательно. Сейчас с ним легко говорить о деле. Чем дольше длится с ним разговор, тем больше он представляется просто покупателем, знающим только то, что рассказал. Правда, появился совсем новый человек — Автандил, или, по-приятельски, Авто Гобелия, о котором Резо знает совсем мало — учились в Зугдиди в одной школе, потом их пути разошлись. Случайно прошлым летом встретились в Гагре, попросил помочь с покупкой машины, знает только рабочий телефон Автандила. Данные, которые я могу получить в это время, очень скудные: Гобелия Автандил Георгиевич, 1946 года рождения, уроженец Зугдиди, проживает на Софийской улице, домашнего телефона нет, инженер отдела снабжения городского садово-паркового управления.

До работы можно успеть перекусить. Спрашиваю Резо, он безразлично кивает головой. Сейчас вблизи работает только вокзальный буфет. Добираемся туда в переполненном в час «пик» трамвае. Когда входим в огромный билетный зал, Резо окончательно шалеет, с испугом глядит на сотни бегущих, размахивающих портфелями, сумками людей. Я веду его в буфет, где те же люди с лихорадочной поспешностью поглощают свои чаи, кофе, какао, котлеты, пирожки, бутерброды. Я спрашиваю, не хочет ли он есть. Резо, оглядев выставленные на железных тарелках образцы, морщится. Я беру по два стакана какао и пирожные. Мы с трудом находим место за стойкой среди остатков еды, недопитых стаканов. Народу так много, что буфетчицы не успевают поворачиваться. Я пытаюсь отвлечь Резо от нехороших мыслей смешными историями, он с трудом улыбается. Ему тяжело, неуютно среди этих чужих жующих людей с непонятными ему заботами, почему-то бегущих, толкающихся, среди стариков с рюкзаками, плачущих детей, строгих милиционеров. Ему очень хочется домой, к своим неспешным землякам, покорным женщинам, привычному завтраку и больным животным. К людям, которые тебя знают и уважают, где даже милиционер — твой сосед и друг, а не задавленный со всех сторон вокзальной толпой едок.