Сергей Трахименок - Уехать в Париж

Все закончилось в несколько секунд. Уже после первого удара Боб захрипел, втянулся и затих.

— Хорош, — сказал один из нападавших, — уходим.

— Уходим, — согласился тот, который падал в ноги Бобу.

Он отряхнул с колен дорожную пыль и демонстративно наступил рифленым ботинком на белую футболку Боба.

— Привет от Цези, — произнес он, и троица покинула место разборки.

На улице Янки Купалы, одна сторона которой является краем парка имени Горького, стояли уже знакомые читателю «Жигули».

Возле автомобиля, дверца которого была открыта, прохаживался Валет. Он время от времени посматривал на часы, а потом произнес:

— Пора, — и пошел прочь от машины.

А в это время Павел и Жанет спускались по лестнице, ведущей от Центрального дома офицеров к парку Горького.

— Тебя твоя мамаша не зовет жить в Париж? — спросила Жанет.

— Зовет, — ответил Павел.

— А ты?

— Мне и здесь хорошо.

— Ни хрена, хорошо, — произносит Жанет, — тебя прессуют со всех сторон.

— А, — беззаботно ответил Павел, — все рассосется, уж больно все наигранно и рассчитано на дураков. Ты так не считаешь?

Жанет пожала плечами и перевела разговор в другое русло.

— А как твоя мамаша попала туда?

— По интернету.

— Как?

— По интернету.

— А кто ее с интернетом познакомил?

— Я, кто же еще.

— А я бы тоже уехала в Париж, — сказала Жанет. — Я про Париж много читала. Я в детстве хотела, чтобы меня звали Пиаф.

— Кто звал? Подруги?

— Подруги? — передразнила его девушка, — я дружила исключительно с мальчишками.

— Точнее, командовала ими?

— Они сами хотели этого.

— И они стали звать тебя Жанет?

— Нет, они звали меня Цезарь.

— Почему Цезарь?

— Потому, что Юлия.

— Да я не про то, почему как мужчину?

Жанет пропустила вопрос мимо ушей и продолжила.

— Я даже пиццу училась готовить.

— Пицца это блюдо итальянцев, — сказал Павел.

— В Париже ее тоже едят, — безапелляционно произнесла Жанет.

— Наверное, — ответил Павел, пытаясь найти компромисс.

— Увидеть Париж. — мечтательно произнесла Жанет.

— И умереть?

— Почему умереть? — настороженно спросила девушка.

— Роман такой есть детективный, — ответил Павел.

— А.

— А ты что подумала?

— Да так, ничего.

Неожиданно перед ними возникла фигура долговязого пьяного парня. Он, не обращая внимания на Павла, раскинув руки, загородил дорогу Жанет. Жанет остановилась перед ним, быстро и технично, будто всю жизнь занималась этим, ударила парня ногой в пах, а потом нанесла боковой удар в челюсть.

Все это произошло настолько стремительно, что звук от удара кулаком по челюсти еще висел в воздухе, а парень уже мешком лежал на земле.

Жанет переступила через него и, как ни в чем ни бывало, продолжила путь.

— Ему надо помочь, — сказал Павел, оглядываясь на лежащего на асфальте парня.

— Обойдется, — зло произнесла Жанет, — он сам хотел этого.

Молодые люди спустились к парку, а затем свернули направо и поравнялись с автомобилем, от которого только что отошел Валет.

— Пахнет больницей, — сказал Павел.

— С чего бы это? — произнесла Жанет.

— Паренек, — спросил кто-то из темноты, — не подскажешь, который час?

Павел посмотрел на часы. В это время кто-то сзади зажал ему рот полотенцем с хлороформом.

Съемки фильма с рабочим названием «На рубеже девяностых» проходили на острове Любви неподалеку от санатория «Юность» в окрестностях Минска. Двенадцатиэтажный корпус санатория был виден издалека, и операторам приходилось изворачиваться, чтобы он не попадал в кадр, поскольку экранным местом действия фильма была Россия, а снимался он для удешевления сметы на белорусской площадке, точнее на площадке «Беларусьфильма».

Ирина Скринкина играла в фильме роль матери главной героини, взбалмошной девицы по прозвищу Саке. Почему девица имела такое прозвище из той части сценария, которую читала Ирина, было непонятно. Впрочем, и самого сценария с точки зрения классического образца не было. Был какой-то набросок, который группа молодых сценаристов-рабов переделывала под идеи, возникавшие у главного режиссера.

Согласно уже отснятому материалу девица по прозвищу Саке постоянно попадала в какие-то неприятные истории, но судьба благоволила ей и она выбиралась из них без больших потерь. Зато ее мать постоянно находилась на грани нервного срыва, поскольку переживала за свою беспутную дочь.

Вот и сейчас она сидела в кресле в садике своей дачи, умело выгороженном художниками возле каких-то кустов, и ждала звонка припозднившейся дочери. Рядом с креслом стоял белый пластмассовый столик, на котором располагался телефонный аппарат, не то стилизованный под старину, не то действительно настолько старый, что мог бы быть реквизитом в клипе о прекрасной маркизе, у которой «Все хорошо, все хорошо».