Юрий Феофанов: Пестрая лента

Единственно, что причиняет мне истинные страдания, — во время процессов я не могу задавать вопросов… И поэтому все они обрушивались на вас, мой терпеливый и насмешливый друг, с которым я познакомился в ту фронтовую ночь. Вот моя исповедь. Прощай! Не поминай лихом. Ваш Порфирий Зетов».

Письмо это было написано на смертном одре: мой друг тяжело болел. К счастью, он выздоровел. Но с тех пор больше никогда не заходил в зал судебного заседания.

Тут, однако, я должен дать некоторые пояснения, касающиеся нашего с ним знакомства.

Было это ранней весной 1944 года. Мы стояли где-то под Белостоком на тихом участке фронта. Нейтральная полоса простиралась километра на два — два с половиной. Сразу же за нашими позициями тянулось болото, поросшее молодым лесом, дальше протекала речка, а уж там были немецкие окопы. Мы выставляли на опушке леса прямо в болоте боевое охранение, чтобы визит немецких разведчиков не оказался неожиданным.

Однажды ночью нас подняли по тревоге: на боевое охранение второй, кажется, роты напали немцы. Никакой схватки не произошло, однако прибежавшие солдаты уверяли, что своими глазами видели целый отряд:

— Идут, фонарями светят.

Нападение подтверждало и то, что вернулись только двое из трех.

Разведвзвод со всеми предосторожностями пробирался по болоту. Идти приходилось по колено в воде. Каждую минуту мы ждали встречи. Но в лесу все тихо. Может, немцы засаду устроили? Мы окружили место, которое покинули наши дозорные. Никого! Брошенное имущество: несколько автоматных дисков, шинели, кое-какие продукты. Все было на месте, кроме… третьего бойца и банки со свиной тушенкой. Куда они запропастились, никто понять не мог.

Вдруг сверху брякнул в болото какой-то предмет. Мы схватились за автоматы. Предметом оказалась банка из-под тушенки.

— Эй, не подстрелите! — донеслось с дерева, и вскоре мы окружили «пропавшего» солдата.

Стали расспрашивать, что и как. Оказывается, вот что случилось. Немцы у себя на передовой всю ночь бросают ракеты. Один наш охранник задремал, а потом внезапно проснулся. И ему почудилось, будто по кустам кто-то пробирается с фонариком — это падающая ракета создавала такое впечатление. Парень и поднял тревогу. Двое подхватили автоматы и кинулись бежать, а третий остался.

— Что же ты не остановил их? — спрашиваем «пропавшего».

— Так я оглядеться не успел, как они исчезли, — невозмутимо ответил тот. — Осмотрелся — вроде тихо. Ну и остался.

Когда мы возвращались, то шли вместе с тем солдатом. Я и спросил, не страшно ли одному в ночном лесу было, да еще после паники.

— Страшновато, — ответил он спокойно. — Но у меня возникло несколько вопросов. Если это немецкая разведка — то почему с фонарями? Если не разведка — так кто? И сколько их? Пока я пытался ответить, ребят и след простыл. А потом я увидел банку тушенки и — спросил себя: что с ней делать? Ответил я на этот вопрос так: я могу выполнить свой воинский долг, продолжая охранять подразделение, и в то же время в приятности провести время, коротая его с банкой тушенки…

Мы подружились с Зотовым, которого я перекрестил в Зетова, по аналогии с алгебраическим неизвестным: икс, игрек, зет.

Теперь мы задавали вопросы вдвоем. И наряды вне очереди от старшины за любознательность делили пополам. Правда, их стало приходиться больше на каждого.

После войны (мы демобилизовались вместе) Порфирий страстно мечтал о юридической карьере. Однако сделал всего одну попытку. Провалившись на юрфаке, он поступил почему-то в институт коммунального хозяйства и стал специалистом по сантехнике. «Мне было все равно», — говорил мой бедный друг.

Он мечтал стать сыщиком. Хотя, откровенно говоря, данных у него для этого не было никаких. Если кто-нибудь вытащил бы у него из кармана кошелек и он схватил бы вора за руку, уверен, ему и в голову не пришло бы, что преступник в его руках. Мой друг стал бы задавать бесчисленные вопросы, строить невероятные версии, но никак не подумал бы, что кошелек стащил вот этот воришка. Это было бы для него слишком примитивно, такой исход он посчитал бы оскорблением криминалистики.

Мы с ним встречались довольно часто. Он основательно надоедал своими вопросами. Но их наивность частенько ставила меня в тупик, заставляла по-иному взглянуть на судебное дело, на ход расследования, на роль детектива в раскрытии преступления. Именно его бесконечные «почему» заставляли меня вновь возвращаться к делам, сданным в архив, тормошить инспекторов и следователей. И когда Порфирий Платонович «отошел от дел», мне стало как-то неуютно, чего-то не хватало.