Наталья Берзина - Лед чистой воды

Валик снова посмотрел в окно. Там за стеклом, за черной пропастью двора, за толстыми стенами живет она! Самая лучшая, самая красивая, самая желанная девушка на свете. Пусть она всегда считала его ботаником, пусть! Он докажет ей , что это не так. Он способен на поступок, на такое, что не под силу ее накачанным воздыхателям! Он сумеет доказать, что только он, и никто другой, достоин ее любви. Она поймет! Еще немного, и о нем заговорит весь город! Осталось еще немного, и все! Он победитель! Тогда она сама придет к нему! Рука Валика потянулась к биноклю. Припав глазами к окулярам, он подался вперед, словно пытался пронзить пространство, преодолеть расстояние и оказаться рядом с ней.

Далеко-далеко дрогнула штора в окне. Валик весь напрягся, пытаясь разглядеть знакомый силуэт. Уже в который раз он пожалел, что бинокль слишком слабый. Были бы деньги, давно бы купил себе что-нибудь посовершеннее, но компьютер и главная сверхзадача требовали денег.

Там вдалеке женщина пересекла комнату. Валик не видел ее. Просто тень скользнула по шторе. Но он все равно понял, что это не она. Всего лишь ее мать. Раньше было проще. У него возле окна стоял телескоп. Сам собрал. Еще когда в школе учился. Тогда видно было отлично. За два года своих наблюдений Валик в деталях изучил и ее привычки, и привычки ее матери. Наизусть знал каждый жест, каждый поворот головы, да что там, каждую линию ее тела, каждый изгиб. Он наблюдал за ней каждый вечер до тех пор, пока там не гасили свет.

В тот вечер отец вошел в комнату. Пьяный, злой. Увидев его, застывшего у телескопа, рассвирепел. Жестоко избил его и разбил телескоп. Как ни пытался Валик восстановить прибор, ничего не вышло. Тогда и пришлось взять в руки бинокль. Последние пару месяцев они почему-то стали задергивать шторы. Раньше такого не наблюдалось. До той поры, пока не гас свет, отлично было видно все, что происходит в комнатах. Валик знал, когда она идет в ванную, как выходит оттуда, завернувшись в пушистое полотенце, что частенько поправляет его, сползающее с совершенного тела. Знал, что она предпочитает спать обнаженной. Что, постелив постель, сначала раздевается и только после этого идет выключать свет. В такие минуты напряжение у него нарастало до предела. Теперь обо всем оставалось только догадываться, но все равно он продолжал наблюдать за ее окнами каждый вечер.

Они сопровождали ее постоянно. Зачем? Разве они не понимают, что она не терпит ненужной суеты? Ей, должно быть, противно находиться в окружении тупых, безмозглых качков. Она понимает, что главное в человеке – интеллект! Она сумеет оценить именно его. Его ум, талант, способности. Когда она узнает, что именно он сделал то, на что не отважится ни один из тупых баранов, то полюбит его. Его одного. Он станет для нее единственным.

Валик на секунду задумался. Он, никогда не бывший с женщиной наедине, вдруг засомневался, сумет ли он сделать все как нужно. Так, чтобы ей понравилось. Он видел несколько раз, как она занималась этим с другими парнями. Мощная оптика позволяла рассмотреть даже выражение ее лица в тот миг, когда…

Боль, пришедшая откуда-то изнутри, снова скрутила тщедушное тело. Положив бинокль, он судорожно сжал слабеющими пальцами подоконник. Тошнота подступила к горлу. Темнота затянула глаза. Теперь только бы добраться до дивана и не упасть! Приступ подкрадывался всегда исподтишка и вечно не вовремя. Вот так, как сейчас.

Валик на ощупь добрался до дивана и рухнул навзничь. Дыхание стало прерывистым. Воздуха не хватало. Нестерпимая боль терзала каждую клеточку его тела. В голове пульсировала кровь, грозя разорвать череп и расплескаться вокруг горячей пенящейся волной.

Приступ закончился так же внезапно, как и начался. Остались только невероятная слабость и холод. Липкий, противный пот покрыл все тело. Раньше Валик так и лежал бы до утра, но теперь заставил себя доковылять до ванной. Однажды, когда он еще учился в школе, она фыркнула по поводу его запаха. После того случая он стал покупать дорогой одеколон. Можно отказаться от еды, но запах должен быть приятный! В этом он уже убедился. Но, к сожалению, ближе они так и не стали. Стоя под душем, Валик старательно вымылся, попытался вытереться, но кожа болела так, что даже прикосновение махрового полотенца причиняло боль. В зеркало он старался не смотреть. Вид изможденного, донельзя худого, да к тому же еще и прыщавого лица вызывал только отвращение. Мать говорила, что это возрастное. Но уже скоро пять лет, как он не может избавиться от этой напасти. Проклятие! В такие минуты он ненавидел себя. Это прыщавое лицо и слабое, неразвитое тело. Конечно, там, у окна, он, не видя себя, был смел и силен, но здесь, перед беспощадным зеркалом, понимал, что никто и никогда не захочет не то что поцеловать его, но даже присесть с ним рядом на одной скамейке!