Татьяна Соломатина: Естественное убийство – 3. Виноватые

Но тогда, несмотря на снизошедшее ощущение, ей всё равно было очень плохо, и очень горько, и ещё – очень обидно. Даже взрослые люди частенько ведут себя, как дети. Что уж говорить о маленькой девочке?.. «Неужели Кубик меня бросил?» – думала она примерно один раз на сотню мыслей о том, что́ с ним и как он, куда он мог деться, её ненаглядный Кубик. Детское горе настолько же сильнее взрослого, насколько огромнее для детей мир, зеленее трава, выше дома и деревья. Картонная коробка силой детской фантазии преображается в замок со сводами, огромными залами и населяется рыцарями и прекрасными дамами. О том, что такое для ребёнка потеря любимого и любящего щенка, лучше даже не представлять. Впрочем, любой «недоумок-врач» скажет – и скажет правду: ампутация конечности в детском возрасте не вызывает адских фантомных болей впоследствии. Потому что память нервных окончаний детская же, короткая. Нет долгого опыта – нет знаний. Нет знаний – нет печали. Только что-то такое… болезненно неуловимое, восприятие себя «не таким», но без мук осознания. Без преисподней ясного понимания потери.

На следующий день отец застрелил соседа.

Пришёл к соседу. Застрелил его из охотничьего ружья. Перезарядил. И сам застрелился. Вернувшаяся с работы жена соседа подняла заполошный вой. Пока бегали до телефона, пока вызывали милицию. Милиция констатировала факт бытовухи. По пьянке. Никто не виноват. В смысле, из оставшихся в живых. И чего они не поделили? Нервные они, эти послевоенные инвалиды. Подумаешь, у одного левой ноги нет, у другого – правой. Маресьев вон без двух ног вальсирует, а эти… Ни силы, ни воли. Тьфу, одним словом. Забот, что ли, у милиции мало? Их, покойничков, дело. Закопанное. Похороненное.

Улица, район, да и весь городок шумели: рядили, гадали, сплетничали. На это времени и сил у людей всегда с запасом. Даже когда нечего есть и портков на всю семью не хватает. Любопытство – один из главных человеческих пороков. Животных, вроде собак, впрочем, тоже. А и действительно, как тут не интересничать? Чего вдруг? Прежде-то у соседей были вполне мирные отношения. Здоровались. Соль-спички-дрова. Выпивали иногда вместе. Особенно на День Победы и всякие прочие красные дни календаря. И вдруг – на тебе! Не иначе – допились. Соседка показала, что отец Риткин заходил накануне. Чего-то с мужем её пил-рядил. Поскандалил немного. О чём? Она не слышала. Мужики часто спорили. Особенно после третьего стакана самогона. Потому что у соседа ордена-медали были, а у Риткиного отца – нет. Штрафбат. В общем, кто больше герой войны. Потом всегда мирились. Никто и внимания давно не обращал.

Соседи были пришлые. Из Архангельска. Риткин отец тутошний, от веку подмосковный. Вдовы ещё и в день похорон страшно пособачились. Риткина мать интересовалась, откуда у соседки вечером, в канун стрельбы, было мясное жаркое, что Риткин отец жрать отказался. И о чём говорили мой с твоим, разве не припоминаешь, сучка?! Так откуда, если мяса сейчас днём с огнём во всей области не достать? И не её ли, соседкин, мужик, не раз и не два останавливаясь у их калитки, рассказывал, как у них на Севере вкусно собак приготовляют, поглядывая на дочкиного округлившегося щенка, весь исходя слюной?

Баб разливали водой.

Светка проорала Ритке, что отец из-за неё стал убийцей и сам себя убил. А это – смертный грех и теперь из-за Ритки гореть папке в аду! В каком аду? Нет ада и рая, это всем октябрятам, пионерам и комсомольцам известно. Нет, потому что бога нет. И ещё Светка кричала Ритке: «Будь ты проклята!»

Брат Петька дал Светке пощёчину, после чего она долго рыдала, демонстративно прижимая к полыхающей ланите алюминиевую кружку.

Ритка подавала на поминальный стол. Мать и соседка уже обнимались и плакали. Петька был не похож на «спортсмена и таланта», а был мрачен и хмур. Светка не была «умницей и красавицей», а, настрадавшись вволю, верещала пуще обычного, тыча острым подбородочком в бессловесную Ритку. Когда все утихомирились, Ритка вышла на крыльцо и просидела всю ночь, тупо уставившись в звёздное небо. По щекам её лились тихие слёзы. Но она их не замечала. Очнулась Ритка, когда звёзды стали гаснуть. Через пару дней сильно заболела. Врач сказал: от стресса и переохлаждения. Болела с месяц. В бреду искала Кубика и просила отца не убивать себя из-за неё.

Марго-Рита не обладала способностью анализировать факты и делать выводы. Она выжила. И продолжила жить, как жила, имея в душе две непреходящие раны – пропала любимая собака, отец застрелился из-за неё, Ритки. Правда, кое-что, как ей ни было стыдно, её обрадовало. Светка кричала, что отец Ритку любил больше всех. Надо же! Марго-Рита об этом понятия не имела. И на какое-то мгновение в её чистой душе даже подняла голову небольшая гордынька. Подняла и тут же снова опустилась, уступив место всепоглощающему горю, с которым уже ничего нельзя поделать и которое уже никак нельзя исправить, а можно лишь пережить. И предметом этого окончательного горя был, как это ни стыдно самой Ритке, не отец, как это и положено выверенными протоколами приоритетов людских скорбей, а именно пропавший щенок-подросток Кубик. Выздоровев, Ритка почему-то поняла, что Кубик уже никогда не вернётся и что даже имени его… клички, в смысле… упоминать вслух при домашних не стоит. Искать его нужно тайно. Нужно – при всей очевидной бессмысленности поисков. Надо искать, точно зная, что он никогда не найдётся. Искать Кубика, чтобы даже в невозможности его найти быть счастливее, чем в несчастном знании о том, что он никогда не найдётся. Только так она сможет пережить окончательное горе, чтобы снова больше радоваться, чем грустить. Так она решила, эта маленькая, глупая, безотказная, смиренная троечница.