Евгения Леваковская - Нейтральной полосы нет

У Вадима была цепкая зрительная память. Он привык, проходя через вестибюль, замечать эти прожилки.

Но, помнится, в том же году было вырезано на мраморе еще одно имя. И еще… Мрамор этот жил.

Вадим предъявил знакомому постовому милиционеру многажды знакомый пропуск. Вместе с постовым его приветствовали с фотостенда лучшие люди управления, в том числе и начальник его третьего следственного подполковник Владимир Александрович Бабаян, ради встречи с которым Вадим и приехал сегодня пораньше.

Они встретились бы, конечно, и получасом позднее, но хотелось захватить Бабаяна хоть на пятиминутный разговор до того, как навалятся на начальника дела всего отдела.

На фото Бабаян был, как положено, в парадной форме, в погонах, при орденах.

В обычные рабочие дни Бабаян не носил формы. Он считал, что форма мешает контакту с тем, кого приходится вызывать. В безукоризненной нейлоновой сорочке, широком галстуке, в очках, сухой, сдержанно подвижный и элегантный, Бабаян прекрасно сошел бы за модного физика-теоретика, каких несколько лет назад писали, рисовали, играли. Расположение свое Бабаян дарил не запросто, но, поверив в работника, защищал его всегда и перед всеми, а в работе следователя с постоянно сопутствующим ей немалым риском эта защита как перед вышестоящим начальством, так и — что случалось чаще — от сторонних организаций бывала весьма и весьма нужна.

Сопутствующий риск… Как наивен был молодой Вадим, предвидя оный риск лишь как возможность угодить на мраморную доску! Мраморная доска, естественно, не исключалась, но работа следователя оказалась чревата и многим другим…

Бабаян был много старше своих «мальчиков», как он называл и Вадима, и Утехина, и Морозова, но между ними пролегла не только разница лет — их разделял перевал эпох.

«Мальчики» встретили войну малыми детьми, а Бабаян участвовал в параде войск на Красной площади в ноябре сорок первого, когда впервые за историю советской власти Сталин сам принимал парад.

Бабаян не то чтобы любил вспоминать об этом — он вообще редко и мало говорил о себе. Но уж если вспоминал, то по глазам, по голосу ощущалось, что воспоминание это хранится у него не в памяти — в сердце.

Как у многих старших офицеров управления, у Бабаяна был позади юридический факультет МГУ и следовательская работа в прокуратуре. В шестьдесят третьем году, при реорганизации МВД, он из прокуратуры попал в Управление внутренних дел Московской области. Далеко не для всех юристов эта стыковка с органами милиции, непосредственный контакт с работниками угрозыска и ОБХСС осуществлялась легко.

Практически перемены заключались в следующем. До шестьдесят третьего на место происшествия выезжали только инспектора угро, эксперты, проводники с собаками. Только они собирали по горячим, а случалось — как и теперь, впрочем, случается — по несколько остывшим уже следам все данные. Словом, проводили самостоятельно работу огромного объема, которая всегда предшествует тому моменту, когда может быть начато непосредственно следствие.

Теперь же следователь включался в работу одновременно с оперативниками, на место происшествия выезжали они вместе, работали бок о бок.

Бабаян считал перестройку добрым делом, лишь с легкой ревностью подчеркивал всегда нелогичность оставления части особо опасных преступлений за прокуратурой. Он считал, и, вероятно, не без основания, что его «мальчики» справятся с любым делом.

Отдел их размещался на первом этаже. Вместе с Вадимом сидели Карпухин и Морозов, еще один стол стоял под машинкой, на которой все они довольно бойко отстукивали свои бумаги. У каждого — по сейфу.

В кабинет Бабаяна надо было проходить через комнату следователей.

Вадим вошел в пустую еще комнату, распахнул форточку. Окно выходило на улицу Белинского, тихую, как окраина.

На столе лежала записка от Карпухина:

«Скажи начальству, до обеда сижу в тюрьме».

«Сиди, сиди», — с оттенком зависти подумал Вадим о Карпухине. Дело у Карпухина катилось к завершению. Обвиняемый пойман был с поличным и озабочен, надо думать, главным образом, статьей — сколько дадут.

Вадим закурил первую сегодня сигарету, достал из кармана тепленький фальшивый рубль, поглядел на него с упреком и досадой, как на арестованного, с которым нет, все еще нет контакта.

Так все-таки… Удастся или не удастся? Должно, по идее, выйти. А если?..

Он смотрел на рубль, курил, на сигарете выросла маленькая надолба пепла.