Павел Давыдов - Этюд о крысином смехе (опубликованный вариант)

– Уо…уоу… – я понял, что Холмс хочет что-то сказать мне. – Уо-отсон… Н-н-ниша…

Лязганье зубов мешало Холмсу выразить свою мысль более отчетливо, но я понял, что поблизости есть укрытие! Не теряя ни секунды, я собрал остатки сил и быстро пополз вдоль стены, пытаясь в темноте обнаружить нишу. В том месте, где галерея поворачивала под прямым углом к лестнице, Холмс тяжелым мешком свалился с моей спины и прошептал:

– Это здесь, Уотсон… Это здесь…

Нища была не особенно большой, к тому же, значительную часть ее занимала какая-то статуя, но выбирать не приходилось – шаги доносились уже с лестницы, ведущей на галерею. Мы кое-как забились за постамент и затаились.

И вовремя! В дальнем конце галереи происходило какое-то движение. Что-то зловещее, кошмарное, пугающее двигалось в нашу сторону в темноте галереи. Звук шагов гулким эхом разносился по всему замку. Сам Древний Ужас поднялся из бездонных глубин времени. Миг – и он вступил в полосу лунного света.

Да! Это был призрак! Кровь застыла у меня в жилах. Громадная белая фигура, неизбежная, неотвратимая, как смерть, то исчезала в темноте, то вновь появлялась в лунном свете, с каждым разом оказываясь все ближе, ближе, ближе…

Мгновенно заткнув Холмсу рот, я вжался в холодный пол, уже ни на что не надеясь.

Шаги призрака прогрохотали где-то рядом и стали удаляться. Потом начался ад. Весь замок ходил ходуном: страшные удары следовали один за другим, стены тряслись, с потолка сыпалась штукатурка, пол под нами дрожал, как во время землетрясения, статуя, стоявшая в нашей нише, не удержалась на постаменте и со страшным грохотом рухнула, лишь по счастливой случайности не задавив нас с Холмсом.

Этот кошмар продолжался почти всю ночь. Наконец, удары смолкли, и наступила тишина. Но ненадолго. Крик, в котором слилось все – боль, страх, мука, тоска и отчаяние – потряс нас до глубины души. Меня прошиб холодный пот, Холмс тоже попытался что-то крикнуть, но я продолжал крепко зажимать его рот. Эта ночь была самой ужасной ночью в моей жизни. Казалось, она никогда не кончится, и, когда начало светать, я с трудом поверил в это. В бледном свете наступающего дня отчетливее стали вырисовываться обломки упавшей статуи. Похоже, это была Венера Милосская.

Холмсу, наконец, удалось высвободиться из моих объятий. К моему удивлению, он был совершенно спокоен. Холмс встал, отряхнулся и решительно направился в ту сторону, где ночью скрылся призрак.

– Постойте, Холмс! Подождите! Куда вы?! Холме даже не обернулся.

– Да подождите же! Вы с ума сошли?!

Как бы в подтверждение этому Холмс весело захохотал.

Бродить по замку со свихнувшимся Холмсом мне не улыбалось, но оставаться в одиночестве не хотелось еще больше.

Выкарабкавшись из ниши, я быстро догнал Холмса, и мы зашагали вглубь замка. Оставив позади галерею, мы не стали подниматься на четвертый этаж, как прежде, а, наоборот, спустились вниз по крутым ступеням и остановились напротив тяжелой дубовой двери, потрескавшейся от старости. Холмс осторожно подошел к ней, прислушался и рывком распахнул ее. Я едва не заорал от страха.

– Не то, – спокойно сказал Холмс, заглянув внутрь, и аккуратно прикрыл дверь.

Около следующей двери картина повторилась. Таким образом, мы миновали шесть или семь дверей. Наконец, распахнув очередную дверь, Холмс издал невнятное восклицание. Я осторожно выглянул из-за его плеча.

Картина, представшая нашему взору, была ужасна. Весь пол комнаты, которая, судя по всему, была спальней Дэниела и его супруги, был усыпан битым кирпичом, ночной столик и пара кресел были разбиты буквально в щепки, как бы в припадке безудержной ярости. Массивные кровати с резными спинками были изуродованы до неузнаваемости. По всей комнате летал пух из распоротых подушек. В стене спальни зиял огромный пролом, перед которым на груде битого кирпича лежала маленькая потрепанная книжка. На ее обложке кроваво-красными буквами было начертано: «Торжество добродетели» .

Глава 11.

Некоторое время я стоял молча, ничего не понимая. Пропавшая книга никак не ассоциировалась у меня со спальней лорда Дэниела Блэквуда, а спальня лорда никак не ассоциировалась с грудой битого кирпича.

Холмс шагнул внутрь, поднял с пола один из кирпичей и осторожно понюхал его.

– Хм, – пробормотал он безо всякого выражения. – Кирпич.

Услышав спокойный голос Холмса и осознав, что к нему вернулась его обычная любознательность, я понял, что ночное потрясение прошло для моего друга совершенно бесследно. Спокойствие Холмса мало-помалу стало передаваться и мне.