Йозеф Шкворецкий - Львенок

Я их уже толком и не помнил. Ни блондинки. Ни этого стихотворения. Помнил только, как меня попрекали этим завершающим «Аминь», под которым совершенно ничего не подразумевалось, мне просто требовалось эффектное словечко на «а» в акростих. И тем не менее историю эту я учел на будущее.

Я еще раз перечитал стихотворение. Неужели его написал я? И что, я и в самом деле так думал — или как с этим «аминь»? Это я тоже забыл. Как-то я потихоньку все перезабыл. Почему? Не знаю. Так получилось.

Я сунул сборник обратно в библиотечную общую могилу и вернулся на лекцию.

В пять мы с Блюменфельдовой ждали в кафе «Мокка» Цибулову. Даша была точно на иголках, а я чувствовал умеренное любопытство — какой же она окажется, начинающая писательница, сумевшая погрузить чешский язык в недосягаемые глубины мерзости?

Она пришла с двадцатиминутным опозданием — невыразительная, несколько прыщавая девушка с вислыми прядями светло-каштановых волос. Нервно протянула мне руку, сказала Блюменфельдовой «Привет, Даша!», сняла голубой замызганный плащ-болонью и, оставшись в (ненамного более чистом) розовом свитерке и серой юбке, села за столик. И тут же заказала ликер и закурила.

— Ну что? — жадно спросила она у Блюменфельдовой.

— Плохо дело, — ответила Даша.

Я увидел, как на лице девушки запульсировала непослушная жилка.

— Значит, не издадите?

— Издадим, Ярушка, обязательно издадим, не бойся. Но пока придется подождать. Это все из-за старперов в редсовете!

Нервные грязноватые пальцы стряхнули пепел в закопченную пепельницу, а потом погасили там сигарету. Девушка оглядела кафе, крохотное темно-коричневое заведение, где интимный полумрак входил в цену пирожных и где сидели сплошь парочки, занятые более веселой беседой, чем наша, или же погруженные в молчание. У нее задрожали ресницы, увлажнились глаза.

— Не волнуйся, Ярушка, — принялась утешать ее Блюменфельдова. — Плюнь ты на них. Годик-другой потерпишь, а потом зато — сразу массовый тираж!

— Никогда она не выйдет, — угрюмо прогудела Цибулова. В этих словах прозвучало такое разочарование, что Даша обхватила ее за плечи, и девушка инстинктивно прижалась к ней.

— Ну что ты, Ярушка, что ты! — успокаивающе пробормотала Блюменфельдова, а потом встряхнула всхлипывающего автора. Истеричка какая-то, подумал я. — Хватит, хватит, — повторяла Блюменфельдова. — Да положи ты на этих маразматиков! Чтоб им подавиться этой их «Прекрасной Дортилой»! Твое время придет, Ярушка, верь мне!

Однако упаднически настроенная авторша упорно всхлипывала. Я пришел Даше на помощь.

— Не плачьте, барышня. Если бы не легкие политические заморозки, мы бы вас издали. Ведь все уже было почти утверждено.

— Точно! — вскричала Даша. — А все этот гадина Брат! Чтоб его разорвало, паралитика!

Она баюкала замусоленную голову на самой потрясающей груди Европы, и в конце концов авторша приняла нормальную позу.

— Я так надеялась, — сказала она уныло. — Я так ждала. А теперь меня еще и с работы прогнали, потому что я поверила в Ондрашову, а она взяла и сбежала! У-у-у!

— Прогнали? Тебя?

— Ну да. Я чего хотела-то — чтобы на доверии, понимаешь? А эта самая Ондрашова сделала ноги, и ее поймали на какой-то даче, когда она лямзила там патефон, и они повесили все это на меня! — проговорила она. — Я, мол, экспериментирую на западный манер, вместо того, чтобы…

— Сволочи! — с чувством произнесла Даша, по обыкновению называя вещи своими именами. За соседним столиком вскинул было голову какой-то влюбленный, отвлеченный от поцелуев таким грубым словом, и я увидел свежий алый засос на горле его партнерши. Блюменфельдова же невозмутимо продолжала: — И куда же они тебя засунули?

— В среднюю школу в Беховицах.

— Сволочи!

Тут уж влюбленные переглянулись, и девушка покачала головой. Даша опять ничего не заметила, а Цибулова вытерла слезы.

— А они… — голос у нее прервался. — А им, значит, повесть не понравилась, да?

— Наоборот, — сказал я. — Она им более чем понравилась, барышня! Вот они и испугались.

— Как это — испугались?

— А так — испугались. Того, чего вы не боитесь.

Она, наверное, меня не поняла, потому что сначала посмотрела на пустую рюмку перед собой и только потом — на меня. Влюбленные опять слились в поцелуе.

— А вам… вам не кажется, что моя книжка глупая? С художественной точки зрения?

Блюменфельдова не на шутку возмутилась, причем так громко, что влюбленные даже вздрогнули. Не исключено, впрочем, что в порыве страсти.