Андрей Шляхов - Психоаналитик. Шкатулка Пандоры

— Не знаю и знать не хочу!

— Что все вокруг сволочи, одна я человек!

Грациозно покачивая бедрами, Анна вышла в коридор, закрыв за собой дверь немного резче, чем требовалось.

— Сволочь! — прошептала Тамара Витальевна. — Такая же сволочь, как и Макс! Все вокруг сволочи…

Какими бы разными ни были люди, но на чем-нибудь они непременно сойдутся во взглядах.

Тамара Витальевна переехала из гостиной в ванную, а оттуда в спальню. Ее коляска имела электрический привод, но в минуты гнева Тамара Витальевна им не пользовалась, предпочитая вращать колеса руками, чтобы дать хоть какой-то выход негативным эмоциям. Не в голос же выть, в конце концов, чтобы невестка, будь она трижды проклята, слушала и радовалась.

Подъехав к кровати, Тамара Витальевна застопорила кресло, но перебираться с него в кровать не торопилась. Поставила локоть на подлокотник, подперла запястьем дрожащий подбородок и долго просидела в такой позе, размышляя о том, как ей теперь жить дальше. Точнее не как, а кем — полноправной хозяйкой своей жизни, такой нескладной, но все же своей, или зависимым существом.

Все зависело от завещания, которое оставил ее брат. Если он вообще оставил какое-то завещание, несмотря на то что часто о нем упоминал. Верить Максиму на слово было, мягко говоря, опрометчиво, он принадлежал к тем людям, про которых принято говорить «соврет — недорого возьмет». А еще он был человеком настроения, что, в общем-то, нехарактерно для бизнесменов его масштаба, привыкших твердой рукой обуздывать свои эмоции и сглаживать перепады настроения. Возможно, что на работе Максим был именно таким, Тамара Витальевна никогда не видела брата в рабочей обстановке, но дома он вел себя по-всякому, как заблагорассудится. Только в одном брат проявлял постоянство — в подчеркивании того, что он никому ничего не должен. Тамара Витальевна прекрасно понимала, для кого это говорилось, но неизменно делала вид, что это заявление не имеет к ней никакого отношения. Она предпочитала демонстрировать позитивное отношение к жизни, делала вид, что не обращает внимания на то, на что его не стоит обращать, что не помнит обид, но обиды все копились да копились, и когда-то их количество, согласно законам диалектики, должно было перейти из количества в качество. Иначе говоря — в определенный момент уже невозможно притворяться всепрощающей, не помнящей зла особой. Сквозь тонкий налет цивилизованности проглянет такая фурия, [2] Фуриями в Древнем Риме назывались три богини мщения (древние греки называли их эриниями). Драматург Эсхил изобразил их отвратительными старухами со змеями вместо волос и налитыми кровью глазами. что только держись!

Принято считать, что дни «не залаживаются» с утра. Так и говорят: «День сегодня дурной, с утра не заладился». На самом деле все начинается не с утра, а с ночи. Дурная ночь предвещает дурной день, и никак иначе.

Сначала все было хорошо. Михаил быстро, нигде не «застаиваясь», доехал до дома, пожарил себе отбивную с картошкой, вкусно поел, выпил два стакана терпкого зеленого чая, почитал на сон грядущий Фолкнера (прекрасное снотворное, не имеющее побочных эффектов и не вызывающее привыкания) и сам не заметил, как уснул.

А потом пришел Ночной Кошмар.

Как обычно, вначале кошмар маскировался под счастливый безмятежный сон из детства. Эх, научиться бы просыпаться в этот момент… Увы, всякий раз Михаил велся на приманку — радостно уходил в сон, смеясь, бежал вверх по лестнице и натыкался там на кровавую мешанину раздавленных и покореженных тел, как будто огромный асфальтовый каток проехал по толпе. Оцепенев от страха, он застывал на верхней ступеньке и смотрел на головы, туловища и конечности, будучи не в силах оторвать от них взгляд. Стоял до тех пор, пока останки не приходили в движение и не начинали медленно подбираться к нему. Тогда Михаил кубарем скатывался вниз, с нарастающим ужасом слыша, как за спиной стучат по ступенькам головы и шлепают руки и ноги. «Не уй-д-д-деш-ш-ш-шь», — звучало в ушах. Внизу Михаил оглядывался и понимал, что действительно не уйдет. Окруженный грудой окровавленной плоти, которая уже начинала нависать над его головой гигантским гребнем, Михаил прыгал вниз, в черную непроницаемую водную гладь. Летел и понимал, что обратно уже никогда не выберется, что сейчас утонет, завязнет, погибнет…

Просыпался он за мгновение до гибели, в тот самый миг, когда ноги его касались воды. Просыпался в холодном поту. Сердце билось так, что вот-вот — и выскочит из груди. Руки и ноги были ватными, онемевшими. Минут пять-шесть приходилось лежать в постели, понемногу приходя в себя. А на грядущем дне можно было спокойно ставить крест, потому что было ясно, что ничего хорошего этот грядущий день Михаилу не приготовил и не приготовит.