Анатолий Ромов: При невыясненных обстоятельствах

- А остальные материалы?

- Разве генерал вас не предупредил? - старший лейтенант смотрел настороженно. - Остальные документы у полковника Бодрова. У меня было указание...

Ровнин вышел в коридор - и остановился. Коридор пуст. "Перекрывая сектор обстрела..." Последний раз они виделись полгода назад, здесь же, на Огарева, в одном из коридоров. Они увидели друг друга еще издали, и Ровнин первым подошел и спросил: "Ты где? Что?" Лешка улыбнулся и вытянул губы трубочкой. Сказал - привычно, как всегда, чуть-чуть заикаясь, с этими вот губами трубочкой:

- У-уезжаю. А дела - л-лучше некуда.

Лучше некуда. После этого они сказали друг другу еще несколько слов и разошлись. Значит, Лешка тогда уезжал как раз в Южинск. Уезжал, чтобы вместе с Южинским ОУР раскрыть эту опасную группу. Двадцать пятого февраля. Сегодня - двенадцатое марта. А ведь скоро Лешкин день рождения. Девятнадцатого. Значит, ровно через неделю Лешке исполнилось бы двадцать девять лет. Лешка был на пять месяцев старше Ровнина.

Ровнин спустился вниз и на улице Горького остановился. Кем был Лешка? Кем он был - с губами, вытянутыми трубочкой, с этим его легким заиканием? Если говорить честно, Лешка был непревзойденным человеком. Маэстро. Мастером своего дела. За что бы ни брался. И вот сейчас он убит.

Ровнин пошел вверх по улице Горького, пытаясь найти хотя бы один свободный телефон-автомат. Как обычно в это время, все будки были заняты. Наконец он остановился у одной, там, где разговаривали две девушки. Все-таки он должен, просто обязан позвонить Евгении Алексеевне. Должен, как это ни будет трудно. Одна из девиц посмотрела на него, потом обе рассмеялись и вышли. Он вставил монету, снял трубку. Нет. Невозможно. Совершенно невозможно. Лешка был ее единственным сыном, он с семи лет рос без отца. Нельзя даже представить, как все это перенесла Евгения Алексеевна. Ровнин вспомнил - "Голубой Маврикий". Этот самый "Маврикий" связан с кроличьей горжеткой Евгении Алексеевны. "Голубой Маврикий" и кроличья горжетка. Ровнин начал набирать номер. Набрал пятую цифру и повесил трубку. А ведь, собственно, Лешка в их дружбе всегда был первым. Лешка был живым и контактным, а он, Ровнин, стеснительным. Лешка был деятельным и инициативным, а он скорее инертным. Лешка его тянул. Да, он, Ровнин, по крайней мере сначала, только тянулся за Лешкой. Но не тянуться за Евстифеевым было невозможно. Даже в милицию после десятого класса его затянул Лешка. "С-старый, б-берут в школу следователей". - "Ну и что?" "Ты что, очумел? Ты же не п-представляешь, это же ф-фантастика!"

Ни в какую школу следователей они тогда, конечно, не попали. А попали они в самое обычное училище младшего комсостава. Вот и все. С этого училища все и началось.

Утром Ровнин вошел в кабинет полковника Бодрова.

- Андрей Александрович. - Небольшого роста, с лицом, немножко напоминающим гуся, поджарый, сияющий свежевыбритостью, Бодров дружелюбно нахмурился. - Все материалы в седьмой комнате, посидите там? Пожалуйста? А я скоро приду.

- Спасибо, Сергей Григорьевич. Конечно.

Бодров, открыв дверь в кабинет, повернулся к секретарше:

- Нина Васильевна! Капитану Ровнину - ключи от седьмой.

- Хорошо, Сергей Григорьевич.

Бодров исчез в кабинете. Секретарша, с уважением поглядев на Ровнина, протянула ему ключи.

В седьмой комнате на длинном канцелярском столе лежали аккуратно положенные друг на друга четыре толстые папки. Рядом - большой пакет с-фотографиями. Ровнин начал с них. Он вывалил плотные, двадцать на тридцать листы на стол и стал их перебирать. Чего здесь только не было. Одних фотографий места ограбления, как первого, так и второго, с разных точек - около ста. А дальше пошло. Следы протекторов. Фото подозреваемых машин. Где-то примерно через полчаса, изучая эти фотографии, Ровнин увидел фотографию мертвого Лешки.

Лешка в форме ВОХР лежал у выщербленной стены на сильно подтаявшем снегу, освещенный, видимо, уличным фонарем. Рядом лежали пистолет и фуражка. Фотография была донельзя казенной. Ровнин, вглядевшись, понял, что это - проход к торговому центру. Волосы Лешки были растрепаны, одна рука подогнута к груди, другая вытянута вверх ладонью. Безжизненность тела подчеркивали ноги, вытянутые, со ступнями, скошенными в одну сторону. В лице Лешки всегда, всю жизнь была некая лихость, несмотря на неправильные черты. На утиный нос и большой, можно даже сказать, слишком большой рот. Да, на лице Евстифеева, хотя оно, может быть, и было по строгим меркам некрасивым, - на его лице всегда, вечно жило некое столкновение чувств. Соединение врожденной застенчивости и азарта. Лицо Лешки никогда не было простым. На нем пусть скрытно, но всегда ощущалась борьба. Здесь же, на этой сугубо служебной фотографии, лицо убитого ничего не выражало. Лицо Лешки на этом фото было удивительно спокойным. Сложенные ровно и бесстрастно губы. Лешкино лицо, выглядело заурядно спокойным. Лицо мертвеца, из тех лиц, которые Ровнин столько видел на фотографиях. Ровнин пересилил себя и всмотрелся еще раз. Пистолет лежит стволом наружу. Выпал. Фуражка тоже наверняка упала при падении. Форма ВОХР. Значит, Лешка переоделся? Пока не очень понятно почему. Почему он именно в этой форме оказался здесь, у торгового центра? Чтобы вместе с двумя инкассаторами участвовать в переносе дневной выручки? Нельзя же допустить, будто Лешка знал, что второй налет будет совершен именно здесь, именно на эту группу? Нет, он не знал этого. Потому что тогда наверняка придумал бы что-нибудь получше. Скажем, элементарную засаду. Если же он ничего не знал о налете, то ради чего переоделся? Непонятно. В сущности, он нарвался на то же самое. Нарвался на налет без всякой подстраховки. На четырех вооруженных грабителей. Ничем, кроме как глупостью, это не назовешь. Но Ровнин слишком хорошо знал Лешку. Он знал, что Лешка никогда бы не допустил такой глупости: Евстифеев никогда бы не допустил просто неоправданных действий, даже простой неосторожности. Тогда что же? Значит, во всем этом надо разбираться. Во всем. И в том, почему Лешка оказался именно в этой группе.