Юлий Файбышенко - В тот главный миг

Теперь он озлобился окончательно. Дошел до того предела злобы на самого себя, когда человек становится тверд, как камень. Нет, он не побежит за ней, как щенок, жалобно поскуливая и ласкаясь. У него своя жизнь и свои планы. Первое, что завтра он сделает, это пойдет на поиски Чалдона. А потом... Потом все будет так, как он решил перед выходом из лагеря. Случайность и чужой навет прервали нормальный ход его жизни. Но он не сломался. Случайность случайностью, а он всю жизнь учил, что закономерности побеждают. Закономерность его жизни состоит в том, что он сильный, самостоятельный человек, что он коммунист и офицер. И опять станет тем и другим, чего бы это ему ни стоило. И опять будет делать свое любимое дело — летать и обучать этому других. Если же не удастся летать, он будет строить самолеты. В тридцать лет ничего еще не кончено. Есть впереди возможность учиться, а затем работать там, где он решит. Все...

Утром Порхов подъехал к ним, горяча лошадь. Альбина ждала на Сером неподалеку.

— Вот что,— сказал Порхов, холодно оглядывая всех троих.— К нашему приезду убрать это.— Он ткнул рукой с плетью в сторону лежащих лошадиных тел,— и готовьтесь к выступлению.

— Мы должны выяснить, что с Косых,— сказал Колесников, с усилием поднимая выцветшие за ночь, словно пропыленные глаза.— Я и они должны пойти на поиски.

— Сам придет! — отрезал Порхов.— Его никто не гнал за этим гадом. Сам увязался.

Колесников в упор посмотрел в это скуластое, толстогубое лицо с маленькими глазами, с русым начесом, сваливавшимся на угол лба.

— Мы пойдем,— сказал Колесников.— А как вы решите,— ваше дело.

Порхов еще с минуту покалывал его лицо жесткими серыми глазами, потом повернул голову к остальным:

— Выходить из лагеря запрещаю.

Он повернул коня, и они с Альбиной поскакали вверх на голец.

— За образцами,— сказал Нерубайлов — Упрям начальничек. Чалдона-то бросить, что ли?

— Я иду,— сказал Колесников, ощупывая в кармане пистолет и прикидывая, сколько захватить патронов.— Кто со мной?

— Так не приказано,— почесал в затылке Нерубайлов.— Может найдется Васька, а, Палыч?

Колесников и это отметил. Теперь для Нерубайлова он был не Владимир Палыч, а просто Палыч. Времена его командирства кончились безвозвратно. Он усмехнулся. Ладно, это еще можно пережить.

— Я пошел,— сказал он.— Ваше дело: ждать меня или не ждать. Он повернулся, чтобы идти, когда Федор Шумов схватил его за руку. Веснушчатое лицо его было все в поту.

— Это,— бормотал он.— Я... это...

— Что? — спросил Колесников.

— Я, браток, тоже... Я Ваську бросить не могу, однако... Соседи мы с ним, паря... Да и тайгу я лучше знаю. Вот...

— Идите, ребятки,— согласился вдруг Нерубайлов, глядя под ноги.— Дело ваше правильное. А я пока тут порядок наведу... Стяну туши в яму.

...Они вернулись в лагерь под вечер. Чалдона несли на жердинах, застланных хвойными лапами. Чалдон метался в бреду и все звал какого-то Епиху. Альбина, увидев его, кинулась к раненому. В лагере было чисто. Потный Нерубайлов плескался в реке. Стреноженные лошади скакали между палатками. Подошел Порхов:

— Где нашли?

— Дак это,— начал объяснять Шумов.— Мы-то прошли было его... Аккурат около остановились и пошли, однако, дале. Кедровки помогли. Оченно они, паря, там кричали. Вернулись на полянку. Энтот ешо живой, а отчего: как падал, руку с тряпицей от раны не отнял. Кровь сдавил. Теперча жить будет, однако.

— А Лепехин? —спросил Порхов.

— Кончил его Василий,— сказал, удивленно качая головой, Федор.— С одной пули кончил. Охотник, однако. В наших местах, паря, все охотники. Даром пули не стратят.

Порхов постоял, коротко и непонятно взглянул на Альбину, потом сказал:

— Завтра выходим. С утра. Чтоб готовы были.— И ушел.

Колесников постоял рядом с Чалдоном, но около него уже хлопотала Альбина. Шумов побежал за водой для промывки раны, а Колесников, видя, что нужды в нем нет, ушел в провиантскую палатку спать. Два спальника валялись в углу. Он расстелил один. Плевать, что в нем спали урки. Не до таких тонкостей сейчас. Свалился и поплыл в легкой полудремоте. Он очень устал за эти два дня, но нервы были так возбуждены, что заснуть по-настоящему не удавалось. В полудреме Владимир слышал топот и храп лошадей за парусиновым тентом, разговоры Нерубайлова и Шумова, голос Альбины, отдающий приказания, треск костра, шорохи тайги.

В палатке было темно, и слипшиеся веки с трудом открывались и смыкались опять. И вдруг он услышал еле заметный шорох. Сел в спальнике и, разыскав в карманах спички, чиркнул. Дрожащий огонек высветил вход и стоящую в нем Альбину.