— Эй, начальник! — обратился к Порхову Лепехин.— Дай-ка мне твои часики!
— Часы тебе? — зло спросил Порхов, глядя на Лепехина. Отстегнул ремень и снял часы.— На, возьми! — Он швырнул часы на траву и тут же ударил по ним каблуком. Раздался хруст. Лепехин рванулся и ударил Порхова по лицу, потом прикладом карабина по голове и, когда тот упал, начал избивать его ногами.
— Сволочь! — вскочил Санька. Глаза его слепила ненависть, приподнялся и Нерубайлов. Чалдон и Колесников встали, как один.
— Сесть! — крикнул Хорь и выстрелил в воздух.— Брось его, Лепехин!
Под дулами карабинов все сели. Один Санька, глухо ворча, стоял и с вызовом глядел на Лепехина. Чалдон и Колесников рывком посадили забившуюся в их руках Альбину. Порхов катался по земле. Лепехин подошел, держа карабин под мышкой,
— Кто не будет подчиняться, из того котлету сделаю,— обводя всех глазами, заявил Лепехин,— бабу амнистирую, можешь подобрать своего благоверного.
Через час все опять шагали по тайге. Канавщики брели, опустив головы. Никто ни с кем не разговаривал...
— Ведь если сказать, как мы из лагеря сбежали — кино! Чистое кино! И все спасибо Хорю. Он — голова,— разливался у костра Глист, польщенный всеобщим вниманием.— Деньги по баракам собрали. Месяц не стриглись. На воле нам паспорта добыли. Значит, надо нам было двадцатого быть в Усть-Югане, оттудова партия шла. Девятнадцатого сменили мы ребят на складе, Лепехина и Хоря заложили в кузове дровами, мы с Актером в машину. Дрова везли к домам начальства километров десять. Там зона кончается. Шофер пропуск предъявил у КПП, мы выехали. Номера на наших телогрейках были чужие — двух бытовиков расконвоированных сменили, с них фуфайки сняли. Шофер молчит; ему что, больше всех надо? Доехали до домов, дрова сгрузили как надо, потом в машину, и айда!
— Больно просто все вышло,— сказал Чалдон.— Али охрана не глядела?
— У КПП зырили строго,— сказал Глист, улыбаясь.— Да как под цельной машиной дров корешей найтить. А мы-то навроде расконвоированные. Попробуй узнай: номера-то чужие! Двадцатого мы уже были в Усть-Югане, нам там «ксиву» передали. Головы у нас небритые, вид не лагерный. Пашка своего братана упросил — вот мы и в партии. Ищи ветра в поле!
— Давай спать, кореша,— прервал рассказчика Хорь,— наутро побудка рано. Все по палаткам.
Неохотно поднявшись, канавщики один за другим полезли вверх по склону. Глист, подрагивая на ветру, один ежился у костра.
— Встань-ка! — скомандовал ему Хорь.— Повернись! Кто тебя, просил, сука, трепаться, а?
Глист выпученными глазами смотрел на Хоря. Первый удар в дых согнул его пополам, вторым и третьим — по почкам — он был брошен в осклизлую холодную траву, и, пока корчился и бился в ней, глухо мыча от боли, Хорь, Актер и Лепехин тушили костер. Потом Хорь снова подошел к Глисту.
— Коли что ночью случится,— сказал он,— я из тебя мозги вышибу, тля навозная. Возьми карабин и помни: чуть что,— бей без разбору!
Зашуршала трава. Все трое ушли. Глист, всхлипывая, шмыгая носом, лежал, уткнувшись в колючую мокрую траву. Его тошнило. Боль в почках не проходила, а порой усиливалась. Он вспоминал, как бил его Хорь на глазах у Лепехина и Актера, и скрипел зубами от жгучей ненависти. Ему мерещилось, что он всаживает нож под лопатку Хоря, и тот медленно оседает на землю. Он плакал от ярости и жалости к себе, слабому, униженному и несчастному. Немного успокоившись, начал шарить по траве и нашел пистолет. Холодноватая шершавая сталь рукоятки отрезвила его, но жажда мести не проходила.
Глист сел на мокрую траву и, всхлипнув последний раз, задумался. Даже с пистолетом ему с Хорем не справиться. Он — волк матерый. Всегда настороже. Все они волки, даже его ровесник Актер. Почувствуют, что он задумал, до смерти изобьют. Его все всегда били. Били в семье — мать и особенно пьяный отец. Били за воровство, мелкие пакости, били из-за сплетен и доносов соседей, били во дворе — за длинный рост и слабость, били в школе — за неумение драться, били в детколонии — просто так, для острастки, били потом в лагере... И не били только в два периода его двадцатилетней жизни: когда он связался с шайкой Цыгана и через два года, в лагере, когда сам Хорь принял его под свою руку. Хорь изредка бил и тогда, но другие не смели трогать.
«Слабых всегда бьют» — этот закон жизни он узнал рано, но как стать сильным, не знал. Он еще с детства понял, что самое главное — научиться сопротивляться. Тот, кто умеет дать сдачи,— владелец жизни, ее созидатель, этот человек добивается своего. Он не умел. Физически не успел развиться, потому что часто болел в детстве, а позже — потому, что в компаниях, куда он попадал, курили, пили, рано узнавали женщин... И что это были за женщины: затасканные до такой степени, что под слоями крема и пудры давно пропали их собственные лица, оставались только бледные маски... И рядом с ними мужал Глист. Женщины эти многому научили его, но странно: никогда не видели в нем мужчину, они делились с ним всем, даже профессиональными секретами. Он был для них вроде подружки,
Читать дальше