Андрей Остальский - Жена нелегала

— Зовите меня Билл, — сказал он.

— А я — Джули, — пробормотала она. Хотя ей ужасно не хотелось переходить с сыщиком на фамильярную форму общения, эквивалент французского «тю» — ты. В каких-то других языках, рассказывал Карл, тоже такое разделение есть. В арабском, кажется. А в английском «ю», и все. Но ту же функцию несет обращение либо по имени, либо по фамилии. Она, конечно, не хотела называть Волчка Биллом и предпочла бы, чтобы и он обращался к ней: «Миссис Бертон», как звали ее в городе. Если уж они с теткой ни за что не желают произносить вслух «Миссис Ланг», хотя именно так она значится теперь в паспорте. Но деваться некуда, отказать Волчку в переходе на более доверительную форму обращения было бы очень грубо. Неприлично. Значит, придется терпеть.

Эх, зачем она только во все это ввязалась… Может, не поздно еще поблагодарить вежливо, потрясти его руку покрепче, извиниться? Сказать: передумала, не хочу… Пусть не будет ясности, пусть. Это еще вопрос, сколько в этой самой ясности счастья.

Но тетка уже внесла залог. Впрочем, если поднатужиться, можно ей его компенсировать. Не такая уж страшная сумма. Символическая, как говорит тетка. Проблема в том, что не может же Джули у Карла на это деньги брать.

— Расскажите мне о любых странностях в поведении вашего мужа, — сказал Волчок. — Любые детали, вас удивившие, могут пригодиться. Даже то, что вам кажется совсем неважным — мелочи всякие. Но и то, что кажется важным, тоже. Даже в первую очередь.

Джули сделала усилие, представила себе, что это подруга закадычная, в природе несуществующая, перед ней, а не противный Дарби-младший. И стала с трудом, мучительно, выкладывать то, что было бы стыдно рассказать даже священнику. Не говоря уже о всех остальных. И про бесконечные отъезды внезапные. И про опоздания. И про отсутствие телефонных звонков. И про то, как Карл иногда глубоко задумывался, как будто пропадал в каком-то другом мире. И про Трир, хотя про это тетушка Волчку, конечно, во всех подробностях сама доложила. И про Амстердам. И про последнюю поездку якобы в Париж, а на самом деле в Лондон, и их с теткой нелепую слежку.

Волчок ничего забавного в этом эпизоде не нашел. «Вот этого не надо было делать ни в коем случае! — воскликнул он. — Это очень плохо! Большая ошибка. Во-первых, он теперь предупрежден, что вы его подозреваете, и, мало того, ожидает продолжения подобных усилий с вашей стороны. Даже, я думаю, мое появление теперь совсем не станет для него неожиданностью. А это осложняет мою задачу многократно! Во-вторых, если, не дай бог, дело дойдет до бракоразводного процесса, этот эпизод может теоретически квалифицироваться как «харассмент», то есть агрессивное преследование. И его адвокаты не преминут заявить: вот, ваша честь, до этого эпизода наш клиент и не думал изменять своей жене, но потом, глубоко оскорбленный, во всем разуверившийся, от отчаяния действительно мог совершить не совсем разумные поступки, кто же может упрекнуть его за это? Да и можно ли считать брак нормальным после столь тяжкого оскорбления? Да еще нанесенного с участием родственницы, с которой у нашего клиента были заведомо неприязненные отношения… Ведь так, Джули, у Фионы с господином Лангом изначально отношения не сложились?

— Да, у них как-то сразу… не получилось друг другу понравиться…

— Ну, я так и понял! Нет, это было чрезвычайно неосторожно с вашей стороны… И я просто удивлен, между нами, действиям Фионы… А ведь в нашем кругу у нее была репутация самой благоразумной девушки, может быть, даже слишком благоразумной (и глаза у Билла слегка затуманились. Или Джули только так показалось?).

— Вы знаете, — прервала его воспоминания Джули. — Никакого бракоразводного процесса не будет. Даже если дойдет до худшего, до разрыва, до развода (Джули даже сглотнула, так тяжко было ей выговорить это ужасное слово), даже если дойдет до этого, мы найдем полюбовное решение. Зачем нам судиться? Мы слишком уважаем друг друга, чтобы трясти грязным бельем в суде.

— О, мне не раз приходилось слышать подобные речи в начале пути, — сказал сыщик. — И очень искренние. Но потом все так осложняется. Когда есть собственность, ценности. И когда есть дети. И особенно — когда есть и то, и другое.

— Нет-нет, это не наш случай… нет, и дети есть, и ценности, но… нет, не могу представить нас в суде!

Волчок только грустно улыбнулся — дескать, как угодно, только опыт мой говорит о другом…

И с этого момента после этого снисходительного жеста стал еще более Джули неприятен.