Андрей Остальский - Жена нелегала

— А можно поинтересоваться, — сказал наконец Миша, — что именно такого за минувшие сутки произошло?

Дескать, раз уж я в эту игру влезаю, то мне лучше быть в курсе всех деталей.

— Да так, странный случай, можно сказать, нелепый… Может быть, даже тупое совпадение, конечно.

— А все-таки?

Данилин поморщился — стыдно почему-то ему было эту глупость пересказывать, — но все же решился.

— Я вчера показал Трошину письмо, и он убедил меня выбросить его в корзинку для мусора — не в такую, как у вас тут стоит, а в старинную, плетеную, видал у меня под столом? Ты, наверно, слышал легенду что она когда-то Бухарину принадлежала. Я ее до сих пор любил очень, а теперь, вероятно, разлюблю.

Миша посмотрел на Данилина с опаской: чудит начальник, в себе ли?

— Что-то я, Палыч, не пойму, к чему ты клонишь…

— Сейчас поймешь. Так вот выбросил я письмо в эту бухаринскую корзинку и уехал. А потом вспомнил, что забыл одну штуковину на работе. Возвращаюсь, поздно уже, в редакции почти никого нет. Смотрю — корзинка-то пустая! Кто-то все содержимое аккуратно выгреб.

— Может, уборщицы?

— Нет, я проверил, никаких уборщиц вечером в редакции не было и быть не могло. Они по утрам работают — до начала рабочего дня.

— А перепутать, Палыч, ты с устатку не мог? Например, в корзину Валентине выкинуть.

— Не, не мог. Но на всякий случай я и Валино ведро проверил — не было там ничего!

— Ну, значит, это они. Эти ребята. Ну, ты понимаешь… Трошинские.

— Ты уверен?

— Кто же еще…

— Значит, ты считаешь, у них здесь, в редакции, агентура есть?

— А как же! Без всяких сомнений!

— И кто это может быть?..

— Да кто угодно! Кто-нибудь, кого ты ни в жизнь не заподозришь. Самый неожиданный человек.

Данилин помолчал, подумал.

— Я ведь, знаешь, еще нескольким людям письмо показывал…

— Ну вот, вполне возможно, что кто-то из этих людей…

— М-да… порадовал ты меня, Миша…

Данилин так скуксился, что Мише стало даже его жалко.

— Давай, Палыч, бросим это дело, а?.. Целее будем… И никаких тебе расследований, никаких подозрений… А то сейчас такая паранойя начнется, ой-ой-ой! Мало не покажется. Всю жизнь себе испортишь…

Данилин вдруг напрягся. Ему показалось, что какая-то сила снова сгибает его в три погибели, а он, один раз когда-то разогнувшись, дал себе слово, что больше никому согнуть себя не позволит.

— Нет, — сказал он, может быть, даже слишком резко. — Дело твое, Миша. Если боишься, то к тебе вопросов нет, никто тебя не неволит.

— А вот такого, Алексей Павлович, говорить не надо! Ничего я не боюсь. Я за вас беспокоюсь и за редакцию, а не за себя… Мне-то что…

Данилин давно заметил: когда Миша был начальством недоволен, он переходил на «вы». Помолчали несколько секунд, посмотрели в разные стороны. Потом Миша сказал:

— Копия-то хоть письма осталась где-нибудь?

— В отделе писем есть, — сказал Данилин. — И еще дома одна, я сделал ее сам, сходил накануне в ксероксную и сделал. Только об этом никто не знает, и ты никому не говори.

— А не розыгрыш ли это все-таки какой-нибудь? — спросил вдруг Миша. — Игорь, говорят, мастак на такие дела.

— Ну да, все может быть, хотя почему-то не верится, — отвечал Данилин, но сам задумался.

А что, Игорь вполне на нечто подобное способен. Вон, на Новый год как-то раз обезьяной вырядился, его никто узнать не мог. И не он ли звонил в дни ГКЧП коллегам по «вертушке» и голос Горбачева имитировал? Требовал «сохранять верность законной власти». Да так, что некоторые готовы были и поверить!

Если задуматься, то очень даже круто было бы таким образом над ним, Данилиным, посмеяться. Даже в общем-то остроумно. И ух как это по журналистскому сообществу разойдется! Слыхали, Данилин-то, который из «Вестей», получил письмо от какой-то сумасшедшей старухи из Англии, выбросил его в мусорное ведро. А коллеги его разыграли — сделали вид, что письмо выкрали, причем, представляете, вместе со всем остальным мусором. Так Данилин потом долго своей тени боялся, за каждым углом ему КГБ вместе с ЦРУ мерещились! Совсем сна лишился, бедняга! Во умора-то! А кто-то обязательно добавит с фальшивым сочувствием: да, видать, пора ему на покой, отслужил свой срок, а ведь в былые времена какой сильный был редактор…

Вдруг Данилин вспомнил про композитора Никиту Богословского, считавшегося в советские времена главным мастером таких шуточек. Ходила легенда, что разыграл он еще до войны знаменитого артиста оперетты. Пока тот с женой ужинал в ресторане, взял и опечатал дверь их квартиры сургучом. Вернулся актер — и чуть в обморок не упал. Ведь так в те времена поступали с жильем арестованных органами госбезопасности. Бросился к домоуправу, а тот тоже побледнел и говорит: я не могу без санкции НКВД разрешить вам снять печать и войти в квартиру. Кажется, пришлось артисту с женой у друзей ночевать, да и то первые, к кому они обратились, их впустить отказались. Да и вторые тоже. И только третьи, отчаянные головы, не побоялись почему-то загреметь за укрывательство врагов народа, а ведь была же такая статья в те времена.