Елена Арсеньева - Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)

Вера в полуобморочном состоянии побрела домой. Как же так?! Как же это могло произойти? После двух неудачных попыток (еще до того, как побывать у Гардина, она пробовалась на кинофабрике «В. Г. Талдыкин и К°», но и там дело закончилось ничем)… Да и пошла-то она в киноателье только потому, что ей было нечем заняться, было отчаянно тоскливо без мужа, который добровольцем ушел на фронт, да и денег не хватало, а в кино, как говорят, недурно платят… Она даже не слишком удивилась, когда ее отшили у Талдыкина и Тимана, и вдруг…

Да неужели она, «Полтавская галушка», верная жена бывшего юриста, ныне вольноопределяющегося [25] Так называли в то время добровольцев. поручика Володи Холодного, милая мамочка двух малышек, сделается синематографической актрисой?! Такой же, как обожаемая ею Аста Нильсен? Фильм «Бездна» с ее участием свел Веру с ума и заставил желать невозможного. Неужели она будет сниматься в одной фильме с Витольдом Полонским и Осипом Руничем, этими роковыми мужчинами?!

Бауэр влюбился в новую актрису с первого взгляда и не намерен был расставаться с ней. Он хотел теперь только одного: как можно дольше наслаждаться ее красотой и владеть ею… нет, не физически, — владеть не обладательницей этой красоты, а ее духом, ее синематографическим образом. Бауэр стал для Веры идеальным режиссером, а она для него — идеальной актрисой, которая слушалась его рабски. Именно поэтому он смог не только максимально раскрыть красоту Веры Холодной, но и научить ее использовать эту красоту для наилучшей передачи своих эмоций.

— И это ему удалось, — согласился Шульгин, внимательно слушавший Чардынина и Веру, которые рассказывали все это наперебой.

— Да… — прошептал Гришин-Алмазов. — Это правда. Ох, какой я идиот… — пробормотал он вдруг.

— Хм, — понимающе сказал Шульгин.

— Почему? — спросил интриган Чардынин.

— Я осмелился прийти сюда без цветов, а должен был засыпать вас цветами! — пылко воскликнул губернатор. — Мне хочется выразить свой восторг, свое восхищение, но я не знаю, как…

— О нет, цветов на сегодня довольно, — поежилась Вера. — Так что вы, наоборот, поступили очень умно.

— Нет! — воскликнул Гришин-Алмазов. — Я хочу чем-то отблагодарить вас! Вот, позвольте преподнести вам…

Он сорвал с пальца перстень и протянул его на ладони Вере.

— Какой странный, — шепнула она боязливо.

Перстень и впрямь был странный: тяжелая, грубая золотая оправа и серый слоистый камень с черным дробящимся рисунком.

— Какой красивый, — добавила Вера через мгновение, чувствуя ужасную неловкость: принимать такие подарки от мужчины, известного своей неразборчивостью в связях, — это рискованно, однако перстень очаровал ее с первого взгляда. И было ужасно жаль отказаться от него только ради того, чтобы отдать дань приличиям.

— Это подарок, — сказал Гришин-Алмазов. — Подарок от человека, которому я спас… — он запнулся и тут же поправился: — Которого я выручил из беды.

Все поняли, что оговорка сделана была только из скромности, потому что слова «спас жизнь» прозвучали бы слишком громко для того, кто чурался всякой позы.

— Этот человек сказал, что я могу в свою очередь подарить перстень тому, кто мне… кого я… кем я…

Он снова запутался в словах, и снова все поняли, что имелось в виду.

Вера покраснела, но не столько от смущения, сколько от удовольствия.

— Вера Васильевна, вы — величайшая драгоценность нашего времени, — продолжал Гришин-Алмазов. — Вы сами должны быть оправлены в драгоценный металл всеобщего обожания.

— Черт возьми, — ухмыльнулся Шульгин. — Уж эти мне поэты…

— Жизнь наша так невероятно неустойчива, — говорил губернатор. — Она так хрупка… в это безумное время мы все ходим по острию ножа… и в любое мгновение ветер судьбы сдует кого-то из нас и унесет в мир иной. Я бы хотел, чтобы этот перстень напоминал вам обо мне, Вера Васильевна, когда этот ураган сметет меня с вашего пути.

— А если он сметет меня раньше? — спросила Вера с улыбкой. — Что тогда станется с перстнем?

Гришин-Алмазов растерянно пожал плечами:

— Ну… если, не дай бог, такое случится, вы оставите его… кому-нибудь, кому захотите.

— Я хочу, чтобы он вернулся к вам, — со странной серьезностью сказала Вера. — Вы возьмете его обратно? Клянетесь?

— Клянусь, — так же серьезно ответил одесский диктатор, осторожно беря ее руку и надевая перстень на средний палец — здесь он еще более или менее пришелся впору, для безымянного был бы слишком велик.