Елена Арсеньева - Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)

— Травищу бы выкосить надо, — наставительно говорил Илюха, — а то тут целый партизанский отряд спрятать можно.

— Я говорил пану Анатолю, — поддакнул Петрусь, высунувшись из окна. — Он даже пленных хотел взять из лагеря, чтобы очистить тут все, да так и не взял.

— Завтра же сама в лагерь пойду, — деловито засучила рукава хозяйка. — Не извольте беспокоиться, господа полицейские, через день тут все очищено будет.

И она с полицейскими наконец-то сошла с крыльца.

— Господи… — пробормотала Лиза, закрывая глаза руками. — Нескончаемый кошмар какой-то. Как же я перепугалась! До чего же вы оба вовремя появились.

— Да уж, — хмыкнул Петрусь, закрывая окно. — Очень удачно вышло, что меня сегодня на побывку отпустили. Сегодня же пятнадцатое. Как по заказу! Я сразу в ломбард, к отцу Игнатию, думаю: мало ли что, а вдруг… Ведь пятнадцатое! Смотрю — и в самом деле… Мы втроем и пришли.

— Втроем? — удивилась Лиза. — А где третий? И при чем тут пятнадцатое число?

— Сейчас все тебе объясним, — подал голос отец Игнатий. — Именно на пятнадцатое число каждого месяца назначена встреча со связным из отряда. Если Лизочка вовремя не давала условного знака, в ломбард должен заглянуть человек, узнать, как и что. Два месяца никого не было, мы уже и ждать перестали, а сегодня… Заходите, товарищ Ивлев!

В сенях послышались шаги, и в комнату вошел человек в черном потертом и помятом костюме. Лиза подумала, что он, наверное, до сих пор прятался за лестницей, чтобы не попасться на глаза хозяйке и полицейским. На их месте она непременно спросила бы у него документы — вид у него уж очень подозрительный…

Она посмотрела на «товарища Ивлева» с отвращением, а тот уставился изумленно:

— Ты? Глазам своим не верю! Лиза?!

— Здравствуйте, товарищ Баскаков, — угрюмо проговорила она, отворачиваясь.

Все. Кончено.

Вот теперь она точно пропала.

И никто не спасет.

Алёна так и ахнула. Вот тебе и образ беспристрастного иностранца! Треснул образ по всем швам! А еще Алекс, помнится, упоминал, что всю жизнь работал в разведке. Ничего себе… Да с таким напарником подстрелят, едва выберешься из окопа.

Столетов отпрянул, забормотал растерянно:

— Какие у вас основания… у нас проверенная экспозиция… у нас… Что вы несете?! И почему вы говорите по-русски? Вы что, не интурист?

— Успокойтесь, я в самом деле прибыл из Дрездена, — махнул на него рукой Алекс. — Но летом сорок второго года я некоторое время служил в Мезенске в составе интендантской службы. И был близко знаком с девушкой, носившей фамилию Петропавловская. Потому со знанием дела заявляю: вот это не она. — Вернер показал на нежное треугольное личико с большими беззащитными глазами.

— Как не она?! — возопил Столетов. — Да вы только поглядите, вот же ее детские фотографии! Там же сказано… Как не Петропавловская?!

— Очень может быть, что эта девушка и в самом деле была в Мезенске и даже, — Алекс Вернер недоверчиво хмыкнул, — имела отношение к священнику Игнатию Петропавловскому, однако я не раз видел совсем другую рядом с ним и с этим молодым человеком, — немец ткнул пальцем в лицо Петра Мазуренко, и Алёна вдруг поняла, что Алекс когда-то ревновал ту, другую Лизу к парню. — Она называлась фамилией Петропавловская, у нее был аусвайс, в котором так и было записано, я сам помогал ей получить его. Но это была совершенно другая женщина. Вот она. — Он вынул из внутреннего кармана плотный конверт и достал оттуда снимок. — И именно она взорвала мезенский мост, погибла там вместе со священником и с Петром. Нет, сколько помню, его называли не Петр, а Петрусь. Да, вот именно, Петрусь. — В голосе Алекса Вернера снова зазвучали нотки ревности, не расслышать которые мог только глухой, а потому и Алёна, и Столетов сначала посмотрели на немца и лишь потом на фотографию, которую он держал в руках.

Это была не копия, а именно очень старый снимок, но заламинированный. В самом деле, совсем другое лицо! Кудряшки вокруг лба, четкий очерк губ, крепкий, круглый подбородок. Глаза тоже большие, но форма и выражение их совсем другие, чем у Лизы Петропавловской-Григорьевой. Красивая девушка. Слов нет, очень красивая! Не томно-печальная, как первая Лиза, но все-таки что-то трагическое, некая обреченность видны в линии губ, в прищуре глаз. Или это просто кажется, потому что известно: она погибла, погибла трагически… или героически (трактовать можно как угодно).

— Это она? — тихо спросила Алёна, и только Алекс Вернер понял, что в свой вопрос она вложила смысл куда более глубокий, чем простое уточнение, та ли это женщина, которую он называл Елизаветой Ховриной. Алёна спросила иное: та ли запечатлена на снимке женщина, которую он любил более полувека, ради которой проехал пол-Европы, — и Алекс молча кивнул.