Татьяна Устинова - Сто лет пути

— Bad boy, — выговорила ему Варвара Дмитриевна с укоризной. — What’s the matter with you today? [1] Что случилось с тобой сегодня? ( англ .)

Считалось, что бульдог понимает исключительно по-английски.

— Алексей Федорович, — заговорили издалека, — вас во фракции ждут, просили сию минуту подойти! Вот-вот к заседанию позвонят.

Алябьев воспрял духом. Можно удалиться красиво и за брюки не опасаться!..

— Эдакая спешка каждый день! Ничего не поделаешь, придется явиться. Князю поклон, да мы еще увидимся…

И Алексей Федорович пропал из глаз.

— Stay here, Henry! Be nice dog [2] Стой, Генри! Будь хорошей собакой. (англ.) .

Полный тезка британского премьера, только что изгнавший противника и отлично это сознающий, облизнулся плотоядно и ткнулся Варваре Дмитриевне в юбку.

— Негодник!

Пока отряхивала юбку — что за наказанье такое, опять слюни! — пока выговаривала Генри, по сторонам не смотрела, а когда подняла глаза, увидела перед собой, очень близко, молодого человека в заношенном студенческом сюртуке. Шапку он мял в руках.

— Разрешите отрекомендоваться, Варвара Дмитриевна. Борис Викторов, бывший студент, пятнадцатого класса чиновник [3] Такого класса не существовало, шутка заимствована из комедии Островского А. Н. «Тяжелые дни». (Прим. ред.) , — госпожа Звонкова шутку про «пятнадцатый класс» оценила, улыбнулась миленько. — Состою при Алексее Федоровиче Алябьеве, помогаю по мере сил.

— Вы журналист?

— Н-нет, — запнулся, будто бы не сразу сообразив, Борис. — Больше по практической части.

Варвара Дмитриевна не стала уточнять. Вот уж неинтересно! Погрозила Генри Кембелл-Баннерману, еще раз велела быть «clever boy» — хорошим мальчиком, смежила ресницы — солнце светило уж больно ярко! — и направилась к французскому окну, за которым уже доспоривали, говорили потише. И впрямь вот-вот к заседанию позвонят!

— Горячий сегодня день, — вслед ей сказал помощник Алябьева. — Министра финансов ждут, а он из… непримиримых.

Варвара Дмитриевна кивнула и совсем вознамерилась уйти, но молодой человек не унимался.

— Госпожа Звонкова, — он придвинулся поближе, шапка у него в руках тряслась. Нервическая дрожь, что ли? — Нельзя ли мне на минутку видеть князя Шаховского?

Что это такое, помилуйте, всем сегодня с утра нужен князь, да Варвара Дмитриевна и понятия не имела, можно или нельзя! Князь перед заседаниями бывал особенно озабочен, многочисленные важные и мелкие дела требовали его внимания, да и Муромцев, председатель, ни минуты не мог без него обойтись.

— Зайдемте и узнаем, — предложила Варвара Дмитриевна довольно холодно.

— Нет, нет, мне никак нельзя!.. Вы не могли бы… вызвать его сюда?

Генри Кембелл-Баннерман при этих словах Бориса нашел нужным негромко зарычать, и госпожа Звонкова вдруг натуральным образом перепугалась.

Разумеется, в Таврическом дворце не было и не могло быть никакого отпетого народа. И полуциркульный зал заседаний, и кулуары, и сад наводнены приставами. Дюжие молодцы с серебряной цепью на шее жестко блюли порядок, особенно в дни, когда в правительственной ложе появлялись министры. Террористы вряд ли могли проникнуть в Думу, но по всей России они продолжают убивать. То и дело приходили известия из Твери, Самары и других городов — там убит губернатор, а здесь прокурор, а то и телеграфист, почтмейстер. Эсеры и эсдеки — социал-демократы, к которым как раз и принадлежал Алябьев, — продолжают убивать жестоко и безрассудно, и прогрессивная русская общественность решительно не знает, как следует относиться к этому явлению. И Варвара Дмитриевна не знала!.. Вроде бы убийства и жестокости творились на благо революции и дела освобождения, но… все же страшно очень! Князь Шаховской утверждает, что террор нужно непременно осудить публично, с думской трибуны, ибо парламент не сможет работать, пока не наступит в стране успокоение, но осудить — значило косвенно поддержать правительство, а следовательно, ненавистное самодержавие!..

… А вдруг этот человек с его шапкой… из этих? Вдруг он задумал страшное, сейчас прогремит взрыв, — Варвара Дмитриевна знала, что при последнем акте было убито двадцать семь и ранено больше ста человек, — и ничего этого больше не будет. Ни сада, ни Генри, ни решетки, увитой шток-розой, ни майского свежего утра. И ее, Варвары, не будет тоже. Только куча окровавленной плоти в комьях вывороченной земли, расколотая надвое мраморная чаша, запах пороха и гари.