Ю Несбё - Красношейка

— О чем помечтать?

— Откуда я знаю? Можно, например, думать, что ты снова молодой, сидишь и пьешь кофе в уличном кафе в Париже или Вене. — Она снова на мгновение виновато улыбнулась. — Ну да хватит об этом. Кстати, хотите кофе?

— Да, спасибо.

Сигне Юль ушла на кухню, а Харри стал изучать картины и фотографии на стенах. Над камином висел портрет мужчины в черной мантии. В прошлый раз Харри не обратил внимания на эту картину. Человек в мантии стоял в немного трагической позе, будто глядя на нечто далекое, невидимое художнику. Харри подошел к картине ближе. На маленькой медной табличке внизу рамы было написано: «Гл. врач Корнелиус Юль. 1885–1959».

— Это дедушка Эвена, — сказала Сигне Юль, входя в комнату с кофейным подносом.

— Ясно. У вас тут много портретов.

— Да. — Хозяйка поставила поднос на стол. — На рисунке рядом — дедушка Эвена по материнской линии, доктор Вернер Шуман. Он был одним из основателей Уллеволской больницы в тысяча восемьсот восемьдесят пятом.

— А это?

— Юнас Шуман. Главный врач Главного государственного госпиталя.

— А ваши родственники?

Сигне Юль с удивлением посмотрела на Харри:

— Простите?

— Где здесь портреты ваших родственников?

— Они… висят не здесь. Хотите сливок?

— Нет, спасибо.

Харри сел.

— Я бы хотел поговорить с вами о войне, — сказал он.

— Уф, не надо, — вырвалось у Сигне Юль.

— Понимаю, но это важно. Так вы согласны?

— Там посмотрим, — ответила она, разливая кофе в две чашки.

— В войну вы были медсестрой…

— Да, фельдшерицей. Предателем родины.

Харри посмотрел на нее. Глаза Сигне Юль спокойно глядели на него.

— Всего нас было человек четыреста. После войны нам всем дали по несколько лет тюрьмы. Хотя Международный Красный Крест и просил норвежские власти прекратить уголовное преследование. Норвежский Красный Крест принес нам свои извинения только в девяностом. Отец Эвена — вон его портрет — благодаря своим связям добился, чтобы мне сократили срок — в том числе за то, что весной сорок пятого я помогла двум раненым из Сопротивления. И еще за то, что никогда не была членом Национального объединения. Вы хотели спросить еще о чем-то?

Харри сидел, уставившись в чашку. Он вдруг подумал, как спокойно живется в некоторых районах Осло.

— Меня интересует не столько ваша история, госпожа Юль. Вы помните норвежского легионера по имени Гюдбранн Юхансен?

Сигне Юль вздрогнула, и Харри понял, что попал в точку.

— Что именно вы хотите знать? — спросила Сигне Юль, пытаясь не показывать волнения.

— А ваш муж не рассказывал вам?

— Эвен никогда ничего мне не рассказывает.

— Хорошо. Я собираю информацию о тех норвежских легионерах, которые до отправления на фронт обучались в Зеннхайме.

— Зеннхайм, — шепотом повторила Сигне Юль. — Там был Даниель.

— Да, я знаю, что вы были помолвлены с Даниелем Гюдесоном. Мне рассказал об этом Синдре Фёуке.

— Кто это такой?

— Бывший легионер, а потом — участник Сопротивления, знакомый вашего мужа. Именно Фёуке посоветовал мне поговорить о Гюдбранне Юхансене с вами. Сам Фёуке дезертировал и не знает, что произошло с Гюдбранном после этого. Но другой легионер, Эдвард Мускен, рассказал мне о том, что в их окоп попала граната. Мускен не знает, что было дальше, но если Юхансен выжил, разумно предположить, что его отвезли в лазарет.

Сигне Юль чмокнула губами, к ней вразвалку подошел Бурре, и хозяйка провела рукой по его густой жесткой шерсти.

— Да, я помню Гюдбранна Юхансена, — сказала она. — Даниель о нем писал и в письмах из Зеннхайма, и в записках из лазарета. Они были очень разными. Думаю, Гюдбранн Юхансен стал чем-то вроде младшего брата для Даниеля. — Она улыбнулась. — Для Даниеля все вокруг становились «младшими братьями».

— Вам известно, что случилось с Гюдбранном?

— Как вы и сказали, его отвезли к нам в лазарет. Это было как раз перед тем, как их участок фронта перешел в руки русских. Отступление шло полным ходом. К нам на фронт не могли привозить медикаменты — по всем дорогам машины сплошным потоком двигались на запад. Юхансен был тяжело ранен, в том числе было осколочное ранение в бедро, прямо над коленом. У него началась гангрена стопы, и мы опасались, что ее придется ампутировать. Так что мы не стали дальше дожидаться подвоза медикаментов, а отправили его с основным потоком на запад. Последнее, что мне запомнилось, — как его везут в грузовике и его обросшее щетиной лицо выглядывает из-под одеяла. Грузовик буксовал по весенней грязи и только через час доехал до ближайшего поворота и скрылся из виду.