Андрей Остальский - Английская тайна

И тут-то дверь приоткрылась и в комнату просунулась голова уже переодетой в халат Мэгги.

— Я зашла пожелать вам спокойной ночи… Кстати, знаете, что бы я сделала на вашем месте? Дала бы объявление в газету!

Потом укоризненно, как Сашку показалось, посмотрела на него и удалилась восвояси.

Собственно, Сашок прекрасно понимал, в чем главная причина скрытой напряженности в семействе. Он же видел, что среди знакомых почти не найдешь другой пары, которая бы так долго жила вместе с родителями. В Британии это просто не принято. Все или снимают, или уже купили свое жилье, взяв под него ипотечный кредит, именуемый здесь моргейджем. И это, конечно, правильная система жизни, но что же делать, если они с Аней-Маней сидят на такой мели? Она получает на своей «социальной работе» сущие гроши, а он вообще все никак не найдет ничего постоянного и приличного.

— Может, дадим объявление в «Гардиан»? — донесся откуда-то издалека голос Анны-Марии.

— Ну почему же именно в «Гардиан»? Почему не в «Таймс» или не в «Сан», в конце концов?

И тут жена огорчилась. Что же с того, что человек был небогато одет? Почему сразу надо предполагать, что он полуграмотен или что он читает только правую или даже бульварную прессу? И вообще, она уже и раньше замечала, что в России много социального снобизма. Такие выводы, только из-за того, что человек был одет не комильфо…

— Да ты не понимаешь, как он был одет! Ты знаешь, что такое телогрейка? А валенки? С галошами? А шапка-ушанка на голове?

— Ну и что такого? Почему это человек не может быть одет в свою национальную одежду? Почему арабам можно ходить во всяких там диздашах, индианкам — в сари, африканцам — в своих разноцветных балахонах, как там они называются, а русскому человеку нельзя даже надеть телогрейку или ушанку с галошами?

— И ты считаешь, что телогрейка — это наша национальная одежда? — взвыл Сашок, но потом только рукой махнул — разве объяснишь что-нибудь этим англичанам?

Жить с ними Сашку, прямо скажем, было нелегко. Но, с другой стороны, и на своей исторической родине, в городе Москве, ему тоже ничего особенно не светило. И в былые-то времена ему там было не слишком вольготно и сытно. Ну а теперь прибывающие из России рассказывали такие ужасы и страсти про жизнь «по понятиям», что Сашка, с его гнилым интеллигентским характером, от одной мысли о возвращении на родину оторопь брала. Да и к Ане-Маше, при всех ее странностях, он все же сильно привязался. Если бы только отсоединиться как-нибудь от ее родителей… А то в их присутствии она делается какой-то чужой, какой-то… слишком англичанкой, вот!

В чем, правда, состоит «английскость», Сашок вряд ли взялся бы сформулировать. Когда в редкие приезды на родину его прямо спрашивали об этом друзья, он говорил: «Понимаете, моя жена, Аня-Маня, пишет изумительные стихи и песни. Но если я застаю ее за сочинительством, она норовит притвориться, что она пишет письмо в местный совет… Потому что вроде как стыдно выделяться или претендовать на что-то особенное. Похвастаться совершенно ничем нельзя, ну кроме разве что успехов в садоводстве или разведении каких-нибудь экзотических растений… а нормальному человеку ведь похвалиться чем-то — ну хотя бы перед близкими родственниками — иногда так хочется… Ну и, конечно, знаменитое английское лицемерие — это в общем-то и не лицемерие даже, а какой-то свод неписаных и очень сложных правил…»

Почему надо улыбаться, когда на душе скверно, и сидеть с постной рожей, когда радуешься, Сашок понять не мог. Не понимал, но научился это великое английское свойство уважать. Потому как это очень даже непросто, добиться такого контроля над собой. Нечто сродни самообладанию йогов и самураев. Называется «правило жесткой верхней губы». У обычных людей от сильных эмоций губа эта начинает подрагивать. У английского джентльмена эта часть лица должна быть абсолютно неподвижной в любых ситуациях. В любых! Никаких исключений. Какая бы физическая или душевная боль тебя ни терзала, какие бы страсти темные или светлые ни бушевали бы внутри, наружу ничего не должно выплескиваться. Даже страха смерти показать никак нельзя. Особенно страха. Никаких нет обстоятельств, разрешающих верхней губе утратить каменную неподвижность. Такое вот лице-мерие. Лице-действо. Вернее, лице-недейство.

Непоколебимость английских губ демонстрируется сколько угодно в повседневной жизни, напрягая и порой утомляя свидетелей-иностранцев. Но самые знаменитые эпизоды были связаны с войнами. Например, жесткая губа демонстрировалась во время Крымской войны, осенью 1854 года, изумленным Федюхинским горам и русским артиллерийским расчетам в Южной долине Балаклавы. Бригада легкой кавалерии, почти семьсот человек, в их числе всякие лорды и бароны, представители самых знатных семей страны, скакала прямо на русские пушки, зная, что атака бессмысленна и скачут они на верную погибель. Раз приказ, хоть и нелепый, отдан, его надо выполнять. Нельзя же, в самом деле, ставить командование в глупое положение? Не по-джентльменски это! И самое главное, конечно, — вида не подать, гордо и прямо держаться в седле — с невероятно твердой верхней губой. Ну на смерть скачем, что же особенного? Не повод распускаться и что-то такое на лице показывать.