Георгий Молотков - Расследованием установлено…

Но, пожалуй, самым важным в инструкции был вопрос о будущей работе Павлова. Его хозяева вполне откровенно заявляли, что его плавание на экспедиционных судах удобно для поддержания личной связи, но оно не дает доступа к секретной информации, которая интересует американскую разведку. У Павлова спрашивали, сможет ли он сменить работу, и называли один из НИИ в Ленинграде, где Павлов был бы весьма полезен. Об этом, а также о лицах, через которых будет идти сбор информации, Павлов должен будет сообщить, выйдя на связь в Ленинграде.

Как только «Профессор Зубов» вышел из Копенгагена в море, Павлов нарушил полученную инструкцию — вскрыл тайник в блокноте. И так же вопреки инструкции он не уничтожил его содержимое: схемы и способы связи со спецслужбами.

Бронзовая Русалка осталась на датском берегу за кормой «Профессора Зубова». Судно покинуло Копенгаген — последнюю стоянку на пути в Ленинград. Прелесть всякого путешествия — возвращение домой. Ибо, отправляясь в любую дорогу, человек прежде всего думает о благополучном возвращении на родной берег. И ни прелести новых мест, ни тяготы на его пути не гасят в нем тоску по родному дому. Но это тогда, когда у человека он есть.

У одного из тех, кто шел на «Профессоре Зубове» из Копенгагена в Ленинград, не было причин торопиться домой, ибо дома у него уже не было. И самое страшное, что нигде в другом месте, ни на одном материке у этого человека уже не было и Родины. Он чужим возвращался на землю, на которой родился, жил. Откуда отправился в дорогу, по которой уже нельзя вернуться назад.

И главное, что он испытывал — это страх, который возрастал с каждым часом приближения к Ленинграду, хотя ничто не предвещало близкого конца его новой карьеры. К роли двойника уже можно было в какой-то степени привыкнуть. Ведь это уже было не первое возвращение Павлова в качестве агента иностранной разведки в Ленинград. Он стал им еще во время первого путешествия на судне «Профессор Визе» около года назад.

Тогда еще не поздно было, сойдя на берег, признаться в совершении преступления, снять с души тяжкий грех и ношу страха перед разоблачением. Путь в родной дом еще не был закрыт. Но с чем сошел после того рейса на ленинградский берег Павлов? С контрабандой, приобретенной на сребреники, полученные за предательство, Он сошел двурушником, который не мог сказать правду ни одному, даже самому близкому, человеку. Он лгал, когда дома прятал в полиэтиленовом мешочке валюту, когда дарил родным подарки, когда рассказывал о своем плавании. Он должен был лгать и бояться лишь своего разоблачения.

У него тогда еще была надежда, что он получит настоящую, желанную цену за совершенное. Но надежда эта не крепла, а таяла с каждым днем. И Павлов прекрасно понимал это. Понимал, что он полностью оказался во власти иностранной разведки и что коготок его будет увязать все больше и больше. Можно, пожалуй, поверить Павлову, говорившему что он обрадовался, когда в Рио-де-Жанейро к нему не вышли на связь. Он был бы, может быть, и рад, чтобы оборвалось, окончилось его знакомство с «пожилым» и «молодым» немцами, чтобы кончилось, как в страшном сне, — пробуждением.

У Павлова не хватило духу заявить следователю, что его мучит совесть и раскаяние за содеянное им. Только в своем последнем слове на заседании трибунала он скажет: «Я не достоин жить среди советских людей. Я не могу смотреть им в глаза». Это будет сказано за несколько часов до вынесения ему сурового приговора.

До ареста Павлов мог смотреть в глаза людям, которых предал, он мог и надеялся жить среди них и служить против них. А недоволен, разочарован он был своими хозяевами. И причины у него для этого, надо признаться, были. Что огорчало, угнетало Павлова? Его недооценивали. Разве о такой карьере мечтал он, опуская конверт с письмом в почтовый ящик в норвежском порту Олесунн! Он видел себя крупной фигурой, за которую ухватится западная разведка. Он мнил себя выдающимся ученым, которого оценят по-настоящему в «свободном» мире, а посему и встреча с ним и разговоры будут вестись на высшем, достойном его, Павлова, уровне. А его хозяином стал какой-то угрюмый верзила, безымянный немец, говорящий на плохом английском. При первой же встрече ему сунули 800 марок и без долгих разговоров сказали, что надо сделать до следующей встречи. Ему лишь сулили шикарную жизнь в том мире, говорили о каких-то суммах, положенных на его счет. Но ни разу не сказали, сколько накопилось денег, в каком банке, когда и как он сможет ими воспользоваться. Как мелкому филеру, тайком при встречах совали понемногу то марки, то песеты, то доллары. Павлов очень скоро понял — главная забота его шефов заключалась в том, чтобы агент Рольф Даниэл действовал как можно дольше. И не он, Павлов, им нужен, а информация, которую можно через него получить. И хотя его хозяева работали профессионально, Павлов обижался на их бесцеремонность, никак не мог свыкнуться со своей жалкой ролью.