Георгий Молотков - Расследованием установлено…

Вот некоторые протоколы допросов пятилетней давности, которые привожу дословно.

17 декабря 1981 года.

— Признаете ли вы себя виновным по существу предъявленного вам обвинения?

— Виновным в предъявленном мне обвинении я себя не признаю и никаких показаний по его существу давать не желаю.

21 января 1982 года.

— Что вы можете пояснить по поводу предметов и документов, изъятых 8 декабря 1981 года при производстве обыска по месту вашего жительства?

— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос, не желаю объяснять мотивы своего отказа.

5 февраля 1982 года.

— Получали ли вы от… (следует конкретная фамилия) рукописные материалы, затрагивающие различные вопросы экономики и политики?

— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос, не хочу объяснять мотивы отказа. Подписывать протокол не буду.

10 февраля 1982 года.

— Подписывали ли вы какие-либо письма-протесты, заявления в защиту лиц, привлеченных к уголовной ответственности?

— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

— Оказывали ли вы материальную помощь людям, привлеченным к уголовной ответственности, и членам их семей?

— Я отказываюсь отвечать на данный вопрос.

— Свидетели заявляют, что вы являетесь распорядителем так называемого общественного фонда помощи политическим заключенным и их семьям в Ленинграде. Что вы на это скажете?

— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

3 марта 1982 года.

— По каким причинам вы отказываетесь давать показания?

— Мой отказ от дачи показаний обусловлен морально-этическими причинами.

Нет, не морально-этические причины движут сейчас им, а совсем другое — ненависть, враждебность, неверие в объективность следствия, в непредвзятость следователя.

И еще одно: верование в собственную жертвенную правоту.

Вот какие чувства стискивают сейчас ум того, кто обвиняется в преступлении против государства, против своей Родины.

А что в таком случае должен испытывать следователь, глядя в напряженно-враждебные глаза сидящего напротив человека?

Не должен ли он платить ему той же монетой?

Невольно отвлекаюсь от чтения и задумываюсь: как же так вышло, что вот сижу сейчас и размышляю над судьбой человека, которого живьем в глаза-то никогда не видел и наверняка не увижу?

Месяца два назад под вечер зазвонил внутренний телефон.

Помнится, не ожидая никаких звонков, я с любопытством снял трубку:

— Данилов слушает.

В ответ — громкий, усиленный чуткой мембраной голос:

— Здравствуй! Не очень занят? Есть необходимость поговорить. Не откладывая.

Гм! Начальник следственного отдела. Интересно, зачем я ему в конце рабочего дня?

— Добрый вечер, Василий Николаевич. Хорошо, сейчас буду.

Встретившись тогда с Василием Николаевичем, я получил необычное для себя поручение. Мне было предложено написать материал для документального сборника о работе ленинградских чекистов, готовящегося с помощью журналистов, литераторов города к семидесятилетию органов госбезопасности. Тема материала — участие органов КГБ в воспитательной функции нашего государства, деятельность, которую они проводят для предотвращения особо опасных государственных преступлений, устранения их вредных последствий для государства и общества. А в следственном отделе разговор состоялся потому, что все материалы сборника, по замыслу составителей, должны основываться главным образом на фактах, установленных в последние годы в ходе следствия по уголовным делам.

Неторопливо расхаживая передо мной по своему кабинету, Василий Николаевич — как всегда, прямой, строгий — говорил внушительно:

— Ты вникни хорошенько: предотвращение особо опасных государственных преступлений — главное в работе чекистов. И надо, чтобы самый широкий круг людей знал, что для нас важно не только изобличить и наказать преступника, а еще на ранней стадии сделать так, чтобы он не совершил Преступления. Чтобы не было вреда, ущерба государству. И чтобы человек был сохранен для семьи, для общества. Даже на тех, кто уже преступил грань закона, мы стараемся воздействовать мерами воспитательного характера. Разумеется, не подменяя при этом закон, не вступая в противоречие с законодательством.

В конце он сказал еще о том, что сориентироваться в сумме разрозненных материалов, конечно же, легче сотруднику управления, чем человеку со стороны. К тому же прямой и откровенный разговор с читателем есть не что иное, как гласность.