Павел Саксонов - Можайский — 1 - начало

Никита Аристархович — неужели его еще можно было поразить? — отшатнулся и едва не снес вешалку с одиноко висевшей на ней шинелью Гесса.

Михаил Георгиевич хихикнул:

— Ну-ну, молодой человек, будет вам!

Сушкин не поверил своим ушам: вообще-то полицейский врач был моложе его самого!

— Михаил Георгиевич! Да вы никак…

— Всего чуть-чуть, всего чуть-чуть! — доктор опять хихикнул, шагнул через порог и, бросив шапку прямо на пол, начал стягивать с себя пальто. — Но с какою, однако, пользой, посмею заметить! С какою пользой!

Сушкин наклонился, чтобы подобрать шапку, и пробормотал:

— Значит, вы один такой…

Михаил Георгиевич, освободившись и от пальто — его он тоже хотел просто швырнуть под ноги, но Сушкин, уже поднявший шапку, подхватил и пальто, — выписал плясовой крендель и, схватившись за стену, пропел:

— Адииин! Савсем адиин в пустыыынеее!

Сушкин уронил пальто и шапку. Михаил же Георгиевич, не обратив никакого внимания на это явно малозначительное с его точки зрения событие, оторвался от стены и, танцуя, поплыл по коридору в гостиную. Репортер засеменил за ним.

— О! — выписав очередное па и оказавшись в гостиной, доктор расплылся в улыбке. — Вы все уже здесь! Но позвольте… позвольте… а где же мой юный друг? Где же любезный моему сердцу поручик? Ноги зрелого мужчины юрче молодых копыт?

Чулицкий поперхнулся. Усы Кирилова снова приняли параллельное полу положение. Гесс открыл и закрыл рот.

— Однако! — воскликнул Саевич.

— Что за… — начал, но тут же замолчал Инихов.

Можайский вперился в доктора своим улыбающимся взглядом. Его лицо, страшное в тот миг, когда он смотрел на Гесса, стало еще страшнее. Даже Иван Пантелеймонович — вообще, как понял уже читатель, снисходительный к барским штучкам — не выдержал и отпустил не совсем понятное, но явно и не совсем приличное замечание:

— Доктор, баян на поминках рвут, а загодя все-таки плачут!

Михаил Георгиевич, удивленный столь странной, как ему показалось, встречей, застыл, икнул, сглотнул, но тут же снова расплылся в улыбке и погрозил собравшимся пальцем, в особенности адресуясь к Ивану Пантелеймоновичу:

— Не чуди, возница Марса, придержи-ка удила: от комедии до фарса лошадь явно понесла!

— Михаил Георгиевич!

— Не спешите, князь Можайский, пусть лошадка попасется! День, конечно же, не майский, но и в нем овес найдется!

— Доктор!

— Сядь, начальника опора: видишь? — дух томится водкой! А не то без разговора ты поплатишься бородкой!

Сушкин хрюкнул что-то нечленораздельное и обеими руками вцепился в столешницу: происходившее в его гостиной всё больше напоминало сцену из жизни сумасшедшего дома.

Чулицкий, как и давеча в случае с Можайским, вскочил и, сжимая кулаки, заорал:

— Шооониин! Немедленно прекратить!

Но Михаил Георгиевич только засмеялся, захлебываясь собственным смехом, а потом, увидев на столе наполненную рюмку, схватил ее, поднес к носу, понюхал и, прежде чем выпить ее содержимое, разразился очередным «куплетом»:

— О, полугар [165] 165 «Полугар» — старое название «правильной» водки. Происходит от метода определения крепости водно-спиртовой смеси — путем поджига. Если выгорала ровно полвина смеси (полугар), напиток считался соответствующим установленным для него правилам (крепость — не менее 38,3°). , ты даришь счастье и в день прекрасный, и в ненастье!

Трудно сказать, чем бы все это закончилось, но из прихожей донесся очередной звонок.

— Гости, гости! Ах, я слышу в дверце ключик: к нам является поручик!

Сушкин пошел открывать; Можайский, Чулицкий, Инихов и Гесс воззрились на дверь гостиной с опасливой надеждой: Любимов? Полковник Кирилов беспокойно заерзал в кресле. Саевич никак не переменился. Иван Пантелеймонович, которому молодой офицер явно понравился, пожевал губами, что, возможно, на его языке в данном случае тоже выражало надежду.

Но в гостиную, опережая Сушкина, вошел не Любимов.

— Монтинин!

Штаб-ротмистр, с ног до головы заметенный снегом, запыхавшийся, с горящими алым щеками и носом и сверкающими глазами, козырнул, отдавая честь одновременно всем присутствующим — быстро, небрежно, но и не обидно.

— Прошу прощения, господа! — Иван Сергеевич вежливо подвинул доктора и взялся за графин. — Один момент буквально!

Доктор растерянно посмотрел на незнакомого ему офицера и явно замешкался с решением: разразиться очередным куплетом или обидеться? Но красивое, открытое, добродушное, даже несмотря на очевидную встревоженность, лицо штаб-ротмистра перевесило, и Михаил Георгиевич решил не обижаться.