Мария Семенова - Магия успеха

— Короче, дело к ночи. — Вика с трудом поднялась и, пошатываясь, расстегивая на ходу блузку, поплелась в комнату. Глаза у нее были остекленевшие, словно у сомнамбулы.

— Шутить изволите, время детское. — Прохоров тоже поднялся и завернул в ванную. Сунул голову под холодную воду, однако муть перед глазами стала только гуще, и ноги сами понесли его к кровати, поперек которой распростерлась Вика в шикарном кружевном белье. В низу живота у нее была наколота бабочка.

«И мы не лыком шиты». Тормоз с гордостью явил на свет Божий триколорные трусы и начал кантовать Вику в нормальную позицию:

— Ты, между прочим, здесь не одна, что за эгоизм такой!

— Сам дурак. — На мгновение приоткрыв глаза, она обиженно отвернулась, пьяно пробормотала во сне: — Fuck off, dirty bastard!

— Чего, чего? — Прохоров накрылся, вытянулся, затих.

В это время в комнату вошла Женя, одним движением сняв трусы, колготки и джинсы, она нырнула под одеяло и начала толкаться:

— Двигайся давай, разлегся.

Как ни был Серега пьян, но природа взяла свое, — отреагировал и, пустив в ход колени и бормоча непристойности, принялся гнусно домогаться. Никаких веских доводов он и слышать не хотел, наваливаясь всей тяжестью, сопел, скрежетал зубами, так что пришлось Жене пойти на компромисс — ублажать беднягу проверенным способом, ручкой.

— Ну ты и сука, Корнецкая, такое добро переводишь!

Растревоженная любовной суетой Вика, подперев голову, некоторое время следила за процессом. Ее хорошенькое сонное лицо искажала гримаса негодования. Вскоре она не выдержала, оттолкнула Женину руку и принялась трахать Прохорова со всей обстоятельностью опытной женщины. На любом родео ей несомненно достался бы главный приз.

— Тебе лишь бы потрахаться, сверхурочница. — Зевнув, Корнецкая повернулась задом и мгновенно заснула, а Вика, оглашая жилище победным кличем, кончала уже по второму кругу. Водяной матрас штормило.

Новый день встречали без радости. Женя ползала сонная, словно муха по стеклу, у Прохорова раскалывалась башка. Вику тошнило. Проблевавшись, она надолго застряла в ванной и наконец, мокрая и зеленая, стала одеваться.

— Люди, никто моих трусов не видел? На прощание она застыла в дверях, вспоминая, не забыла ли чего самого главного, и сделала всем ручкой:

— Встретимся у фьорда. — У какого именно, уточнять не стала.

— Ну и нажрался я вчера, — потирая затылок, Тормоз попробовал прикинуться шлангом, — ни хрена не помню. Вроде сны какие-то всю ночь снились…

— Снились, снились, эротические, теперь простыни от спермы не отстирать. — Женя глянула на растерянное Серегино лицо и вдруг рассмеялась. — Да не бери ты в голову. Вика чертовски чистоплотна. — Она дружески похлопала Тормоза по плечу и тут же взвыла, прижав ладони к вискам. — Блин, башка болит. Ты, изменщик, жрать будешь? Там еще салат остался, «шуба», только чур самостоятельно, меня сегодня не кантовать. Чао.

С отчаянной мукой во взоре она свернулась в клубок и натянула одеяло на голову. Прохоров вздохнул, глянул на часы и принялся одеваться, — пора было отваливать с отвальной. Праздник закончился, начинались серые будни.

— Ты слышал, mon cher, Кузя Мерзлый дуба дал? — Вор в законе Француз покрутил в руках бокал с «Шато лафон роше», приподнял, посмотрел на свет и перевел взгляд на кореша, Павла Семеновича Лютого, носящего погоняло Зверь. — Движок, говорят, не выдержал.

Они сидели у камина в ресторане «Шкворень» и по-товарищески, без баб и разговоров на темы, тихо отдыхали от трудов. В зале было пусто, если не считать пристяжи Француза в левом углу и мордоворотов Зверя в правом. Уютно потрескивали поленья, пахло смолой и коньяком, мэтр, крученый, проверенный в деле, бдел, сдержанно улыбался и гонял халдеев в хвост и в гриву, — такие гости пожаловали! Что верно, то верно, и Зверь, и Француз были людьми достойными. Оба при делах и в законе, почет и уважение — от Мурмары до Хабары, в любой хате место их за первым столом. Глаз — алмаз, дух — кремень, слово крепче олова.

— Загнулся, значит? — Зверь с невозмутимым видом тяпнул коньяку, отдувшись, сунул в рот кубик паюсной икорки, смачно захрустел маринованным чесночком. — Бог не фраер, правду видит. Гунявый человечишко был Кузя, душный и мутный. Беспределыцик. Что, присыпали уже?

Сам Павел Семенович понятий придерживался всегда. Родом из Сибири, он был широкоплеч и кряжист, а в жизни своей воровской насмотрелся всякого. Как-то во время побега довелось ему сделать «коровой» подельника и неделю питаться человеческим мясом. Сидя в одиночной камере в тюрьме, он от жестокой тоски сожительствовал с «лариской» — лишенной всех зубов, отъевшейся на гормонах крысой, однако воровской идее не изменил. От ментов он получил три пули, от зеков — авторитет и прозвище Зверь, а на груди его было наколото сердце, пронзенное кинжалом, рукоять которого обвивала змея. Самый же гуманный в мире советский суд тоже не оставил Павла Семеновича без внимания и ко всем его «погремушкам» добавил еще одну — OOP, то есть особо опасный рецидивист.