Мария Спасская - Роковой оберег Марины Цветаевой

— А кто это — Пра? — удивилась Ася, не спускавшая глаз с поразительного визитера и с детской непосредственностью рассматривавшая пенсне на его мясистом носу, за блестящими стеклами которого прятались маленькие внимательные глаза поэта.

— Пра — это Прародительница, — охотно пояснил гость. Широко улыбнулся и тут же добавил: — Так зовут друзья — литераторы — мою маму, Елену Оттобальдовну.

— И что же, вы постоянно живете у моря? — не поверила Ася, с трудом представлявшая, что можно жить зимой и осенью где то, кроме Москвы.

— Когда не обретаюсь в Париже, — добродушно пояснил Макс. — Но Коктебель — это моя родина. Много лет назад мама купила кусок киммерийской земли и построила на берегу моря дом, в котором обосновалось наше вольное литературное братство. Я уверен, Пра вам понравится так же, как и молодые поэты и художники, обитающие в нашем курортном местечке.

Хотя учебный год в гимназии еще не закончился, Марина сжала в кармане брегет и с внезапно забившимся сердцем решила: непременно поедет!

В городском управлении полиции я столкнулась с проблемой — отчима вызвали в Москву, и обсудить с ним поножовщину азиатов не представлялось возможным. Стоя в коридоре у запертого кабинета полковника, я набирала на смартфоне номер Андрея, чтобы узнать, когда он вернется, и вдруг мне неожиданно вызвался помочь ведущий это дело следователь Лизяев, ужасно раздражавший меня своей косноязычностью. Ранняя лысина не добавляла Валерию Львовичу шарма, впрочем, как и круглые, навыкате, глаза. Подстриженные щеточкой усы довершали хрестоматийный образ армейского прапорщика. Я давно заметила, что в моем присутствии следователь постоянно краснеет и становится как будто деревянным. Слова приходится тянуть из него клещами, а тут он вдруг сам проявил инициативу. Пригласил в свой кабинет, вскипятил чай, выставил на стол вазочку с печеньем, откашлялся и торжественно произнес:

— Значит, пресса желает знать про инцидент на остановке.

— Желает, — согласилась я, грея руки о чашку.

Лизяев снова откашлялся и по военному доложил:

— Значит, так. Драка произошла на конечной остановке автобуса номер триста семнадцать, следующего из Москвы в Лесной городок, где мы с вами, Женя, живем.

Валерий Львович залился жарким румянцем и, сделав над собой заметное усилие, продолжал:

— Причиной поножовщины стал подряд на ремонт двухкомнатной квартиры в строящемся доме на улице Новая Жизнь, который гражданин Узбекистана Нурмангалиев перехватил у своего соотечественника Султанбекова. Итог поединка: один герой в медсанчасти с проникающим ранением в область печени, второй — в бегах.

— Вот это я понимаю, — восхитилась я. — Коротко и ясно, и все по существу. Читатели будут довольны.

— Я готовился, — скромно потупился Лизяев.

— Спасибо, Валерий Львович, я побежала в больницу, — поднялась я с места, залпом допивая чай.

— Можно просто Валера, — напрягся следователь, делая неловкое движение по направлению к своей чашке и опрокидывая ее на стол. И, окончательно смутившись, добавил: — Я тут подумал, Жень. Если что то понадобится. Обращайтесь ко мне запросто, без церемоний. Может, помощь какая. Или еще что. Я всегда. С радостью.

Теперь, когда он не готовился, слова выходили из него с трудом и звучали со скрипом, как колеса несмазанной телеги.

— Спасибо за предложение, непременно обращусь, — обнадежила я и, чтобы не смущать своим присутствием Лизяева, суетливо промокающего носовым платком пролитый на бумаги чай, направилась на выход.

Прикрыв за собой дверь, я горделиво приосанилась, подумав, что вот я и начинаю нарабатывать профессиональные связи в полиции. Теперь на повестке дня стояла медсанчасть, где залечивал раны потерпевший строитель. Нурмангалиев числился в отделении хирургии, расположенном на втором этаже главного корпуса. Он лежал в двухместном боксе, вторую койку в котором занимал вдумчивый шатен с газетой в руках. Вручив потерпевшему пакет с яблоками, за которыми заскочила в продуктовый магазин, я извлекла из сумки диктофон и приготовилась записывать все, что он захочет рассказать мне о своем ранении. Однако Нурмангалиев при виде диктофона заметно струсил и начал категорично отрицать, что на него напали.

— Я сам порезался, — натягивая до подбородка одеяло, точно надеясь за ним спрятаться, бормотал потерпевший. — Никто меня ножом не бил. Товарищ журналистка, так следователю и скажите, хорошо?