Алексей Макеев - Московский инквизитор (сборник)

Все эти ток-шоу Лев терпеть не мог, хотя однажды вынужденно принял участие в одном из них исключительно ради спасения девушки. Но сейчас был особый случай — он не сомневался, что Турин пригласит в студию коллег Марии, из рассказов которых он сможет понять, нашли ли в театре что-нибудь во время обыска (а в том, что он проводился, Лев был уверен на сто процентов) или нет — это являлось для Гурова сейчас самым важным.

Студия была заполнена так, что люди даже стояли за последним рядом кресел и в проходах. Гуров увидел среди приглашенных не только маститых деятелей культуры, но и многих коллег Марии по театру, а вот представителей управления собственной безопасности, да и вообще кого-то из полиции не наблюдалось. Турин начал с демонстрации полной записи обыска в квартире Гурова, комментируя его со свойственной ему язвительностью. Потом последовали съемки, сделанные журналистами возле изолятора, когда Марию забирала «Скорая помощь». Увидев со стороны свое окаменевшее от горя лицо, а потом горящие гневом глаза, Гуров сам себя испугался — да, его вид был по-настоящему страшен. Но вот взял слово Любимов, давший правовую оценку действиям полиции, а также очень эмоционально описавший плачевное состояние здоровья Строевой, которая сейчас находится в частной клинике буквально между жизнью и смертью. Услышав это, Лев не смог сдержать кривую ухмылку — ну да! Она натворила дел и теперь там отлеживается, а он должен крутиться, как уж под вилами, чтобы найти выход из положения. Далее, как Гуров и предполагал, начали выступать коллеги Марии. Он слушал и не верил своим ушам: оказывается, полицейские, составив список всех, кто находился в тот вечер в театре, направились с обысками по адресам в поисках корзины с желтыми розами прямо ночью, поднимая людей с постели.

— Господи! Какой позор! Да еще и соседей понятыми пригласили! Теперь хоть из этого дома уезжай! — говорила, заламывая руки, одна из коллег Марии. — Да будь проклята эта корзина! Я больше даже на сцене ни от кого ни одного цветочка не возьму! Да, Мария, как обычно, выставила лишние цветы в коридор и уехала. Она всегда так делает. Розы были очень красивые, и мы с Наташей, — она повернулась в сторону сидевшей рядом с ней женщины, которая, соглашаясь, кивнула головой, — поделили их поровну, только она свою часть в пакет положила, а я свою в корзине оставила. Приехала домой, цветы поставила в вазу, а корзину — на балкон. Да не было там ничего! Пустая она была! Так они мне не поверили! Все квартиру вверх дном перевернули! Хорошо, что еще не арестовали, как Марию! А то я сейчас, уголовницами избитая, тоже в больнице лежала бы! Только я не Строева! Меня бы в частную клинику никто не взял, в тюремной бы валялась, пока не умерла!

Выступления остальных людей мало чем отличались от этого и по содержанию, и по накалу страстей. Потом взял слово директор театра, которого тоже подняли с постели и заставили поехать на работу.

— Вы представляете, — нервно говорил он. — Они обыскивали театр с металлоискателями! Хотя бы они сказали, что конкретно ищут, но они же ничего не объяснили. Сунули мне под нос какую-то бумагу с печатью, сказали, что это ордер на обыск, и принялись крушить все, до чего только могли достать! Чтобы привести теперь все в порядок, потребуется как минимум неделя, а у нас спектакли! Как всегда аншлаг! Билеты проданы! Наша прима лежит в больнице и неизвестно когда выйдет, а ведь зритель идет в первую очередь на Строеву! Что мы должны говорить людям?

— Но они хоть что-нибудь нашли? Если они что-то изъяли, то должны были предъявить вам это, — спросил Любимов.

— В том-то и дело, что они ничего не нашли! — воскликнул директор театра. — Мне они, во всяком случае, ничего не сказали и не показали!

Из раздавшихся в студии криков других сотрудников театра стало понятно, что проводившие обыск полицейские действительно ничего не нашли. Тут слово снова взял Любимов:

— Уважаемые дамы и господа! Насколько я могу судить, мы имеем дело с откровенным проявлением полицейского беспредела. Как это ни прискорбно, но аналогия с 1937 годом напрашивается сама собой. Судите сами: те же ночные обыски и допросы, то же бесцеремонное попрание закрепленных Конституцией за гражданином Российской Федерации прав и свобод человека, полнейшее презрение ко всем нормам Уголовно-процессуального кодекса и законам, регламентирующим деятельность Министерства внутренних дел. Что это? Проявление самодурства одного отдельно взятого высокопоставленного чиновника, которого почему-то никто не может обуздать? Да нет! Силы воли и полноты полномочий у власть предержащих достаточно, чтобы дать ему по рукам и поставить на место. Значит, не хотят! А, может быть, на примере известного своей честностью и принципиальностью полковника Гурова и его жены, народной артистки России Марии Строевой, власти хотят посмотреть, как народ отреагирует на эту откровенную травлю? Ничем не обоснованное преследование? Вдруг прокатит, как сейчас принято говорить? И тогда можно будет повторить это же с другими людьми? А там и в систему войдет? Массовые репрессии, аресты и расстрелы 1937 года явились продолжением практиковавшихся намного раньше отдельных судебных процессов над отдельно взятыми людьми. Потом власти вошли во вкус, и страна была залита кровью. А ведь начиналось-то тоже с малого.