Алистер Маклин - Кукла на цепи. Дело длинноногих манекенщиц

И вот когда я шествовал по Херенграхт, подобающим образом удивляясь фасадам купеческих домов семнадцатого века, вдруг почувствовал эти странные мурашки по шее. Никакая тренировка ни за что не выработает подобного чувства. Человек либо рождается с этим, либо нет. Я с этим родился. Кто-то шел за мной. Жители Амстердама, такие гостеприимные с любой другой точки зрения, удивительно небрежны, если говорить о том, чтобы обеспечить утомленным туристам, а также и собственным уставшим согражданам – скамейки вдоль каналов. Если кому-то охота спокойно и мечтательно поглазеть на темные, чуть лоснящиеся ночной порой воды каналов, лучше всего опереться о дерево, так что я выбрал какое-то подходящее дерево и закурил.

Несколько минут, изображая погруженного в себя мечтателя, я простоял там совершенно неподвижно, если не считать руки, подносящей сигарету к губам. Никто не стрелял в меня из пистолета с глушителем. Никто не подошел с мешочком песка, чтобы с почестями опустить меня на дно канала. Я дал кому-то все шансы, но он ими не воспользовался. Смуглый мужчина в аэропорту – он ведь тоже держал меня на мушке, но не нажал на спуск. Никто не собирался меня ликвидировать. Поправка: до поры до времени. Это несколько утешало.

Наконец я выпрямился, потянулся и зевнул, лениво озираясь вокруг, как человек, нехотя пробуждающийся от романтических грез. Там действительно кто-то стоял, отгородившись от меня деревом, на которое он оперся плечом, но дерево оказалось слишком тонким, так что мне была видна в профиль вся его фигура, рассеченная темной вертикальной полосой ствола.

Я двинулся дальше, свернул направо на Лейдерстраат и поплелся, время от времени задерживаясь у витрин. Потом зашел в прихожую одного из магазинов и стал разглядывать выставленные там фотографии столь художественно выразительной натуры, что в Англии хозяин такого магазина моментально очутился бы за решеткой. Что еще любопытно, стекло витрины являло почти идеальное зеркало. Тот человек был теперь примерно в двадцати шагах и сосредоточенно вглядывался в закрытую жалюзи витрину, если я не ошибаюсь, зеленной лавки. Серый свитер, серые брюки, никаких особых примет, только это и можно сказать: серая безымянная личность.

На следующем углу я снова свернул вправо, мимо цветочного рынка над каналом Сингел. Остановившись перед лотком с гвоздиками, я выбрал и купил несколько штук. В тридцати ярдах от меня серый человек тоже разглядывал лоток, однако сказалась либо скупость, либо отсутствие таких командировочных, как у меня, во всяком случае, он ничего не покупал, только стоял и смотрел. У меня было ярдов тридцать преимущества, и, еще раз свернув вправо – на Вийцельстраат, – я резко ускорил шаг, пока не достиг какого-то индонезийского ресторанчика, вошел и закрыл за собой дверь. Портье, вероятно пенсионер, приветствовал меня весьма любезно, но не сделал никаких попыток приподняться из-за своего столика.

Несколькими мгновеньями позже мимо застекленной двери прошел серый человек. Он прошел совсем близко, и можно было разглядеть, что он старше, чем мне поначалу показалось, пожалуй, уже за шестьдесят, и надо отдать ему должное: для мужчины таких лет он демонстрировал необыкновенную прыть. Вид у него был озабоченный.

Я натянул плащ и пробормотал портье несколько извиняющихся слов. Он улыбнулся и произнес: “Доброй ночи!” – так же приветливо, как только что «Добрый вечер». Видимо, заведение было битком набито. Выходя, я приостановился на пороге, извлек из одного кармана свернутую фетровую шляпу, из другого – дымчатые очки в тонкой металлической оправе, и напялил их на себя. Шерман преображенный – хотелось верить, что так.

Он был теперь примерно тридцатью ярдами дальше и действовал с удивительной торопливостью, то и дело притормаживая, чтобы заглянуть в какие-нибудь ворота или двери. Собравшись с силами, я припустил через дорогу и благополучно добрался до тротуара, хотя любовь шоферов ко мне изрядно поуменьшилась. Держась немного сзади, теперь уже я ровным шагом прошел за серым человеком ярдов сто, когда он внезапно остановился, явно борясь с сомнениями, а потом резко повернулся и отправился обратно почти бегом, но на сей раз заглядывая в каждый встречный ресторан. Вошел он и в тот, что я так мимолетно посетил, и вышел секунд через десять. Затем забежал в боковую дверь отеля Карлтон и вынырнул в парадную, что не добавило ему популярности в глазах персонала, потому что отель Карлтон вовсе не тоскует по старым оборванцам в свитерах, использующим его фойе, чтобы сократить себе дорогу. Войдя в еще один индонезийский ресторан на поперечной улице, он тут же появился оттуда с унылым видом человека, которого выкинули за дверь. Наконец, отчаявшись, он забрался в телефонную будку, а когда вышел из нее, выглядел окончательно присмиревшим. И занял пост на трамвайной остановке на Мунтплейн. Я присоединился к очереди. Первым подошел трехвагонный трамвай номер шестнадцать с табличкой конечной остановки Центральный стадион. Серый человек сел в первый вагон. Я во второй и сразу прошел вперед, откуда мог держать его в поле зрения, одновременно устроившись так, чтобы быть как можно незаметнее, если бы он вдруг заинтересовался попутчиками. Однако беспокойство было напрасным: отсутствие интереса к другим пассажирам было у него абсолютным. Судя по переменам в его лице, каждая из которых выражала новую степень подавленности, а также по тому, что он то сплетал, то расплетал пальцы, передо мной явно был человек, занятый другими, более важными проблемами, и, не в последнюю очередь – той, сколько сочувствия и понимания может он ожидать от своих хозяев. Человек в сером вышел на Дам. Дам, главная площадь Амстердама, полна исторических памятников, таких, как королевский дворец и Новый Собор, который так стар, что его надо все время подпирать, чтобы не рухнул, но в этот вечер серый человек не удостоил их даже взглядом.