Алистер Маклин - Кукла на цепи. Дело длинноногих манекенщиц

– Это моя дочка, Труди. А это мой друг, майор Шерман из Англии.

На этот раз она подошла без колебаний, протянула руку, сделала легкое движение, словно намек на книксен, и улыбнулась: – Добрый день, господин майор.

Не желая дать ей превзойти себя в любезности, я улыбнулся и слегка поклонился:

–Теперь он для меня действительно добрый.

Она обернулась и вопросительно глянула на ван Гельдера.

– Английский язык не относится к сильным качествам Труди – пояснил ван Гельдер. – Садитесь же, майор, прошу вас.

Он достал из шкафа бутылку шотландского виски, плеснул мне и себе, подал стакан и со вздохом опустился в кресло. Потом взглянул на дочь, которая всматривалась в меня так неотрывно, что я почувствовал себя несколько смущенным.

– Ты не сядешь, маленькая?

Она обернулась к ван Гельдеру, лучисто улыбнулась, кивнула и протянула ему огромную куклу. По готовности, с какой он ее принял, было ясно, что это для него привычно.

– Да, папа, – сказала она и ни с того ни с чего, но так свободно, словно это была естественная вещь на свете, села ко мне на колени, обняла за шею и улыбнулась мне. Я ответил ей такою же улыбкой, которая, впрочем, потребовала прямо-таки геркулесового усилия.

Взгляд ее стал торжественным, и я услышал:

– Я люблю вас.

– Я тебя тоже, Труди, – я стиснул ей плечо, чтобы показать, как сильно ее люблю. Она снова улыбнулась, положила голову мне на плечо и прикрыла глаза. Некоторое время я смотрел на макушку этой златоволосой головы, потом вопросительно поднял глаза на ван Гельдера. Он печально улыбнулся.

– Если это вас не ранит, майор… Труди любит каждого… – Так происходит со всеми девочками в определенном возрасте.

– У вас необыкновенная реакция…

Мне не казалось, что этот мой ответ выказывал необыкновенную реакцию или особую сообразительность, но я не возразил, только улыбнулся и повернулся к девушке:

– Труди…

Она молчала. Только шевельнулась и опять улыбнулась такой удивительно довольной улыбкой, что по какой-то неясной причине я почувствовал себя обманщиком, а потом еще крепче сжала веки и прижалась ко мне. Я попытался еще раз:

– Труди, я уверен, у тебя должны быть прекрасные глаза. Нельзя ли мне их увидеть?

Она на миг замялась, снова улыбнулась, выпрямилась, чуть отодвинулась, положив мне ладони на плечи, а потом открыла глаза широко, как ребенок, когда его об этом просят.

Эти большие фиалковые глаза были несомненно прекрасны. Но было в них что-то еще. Стеклянные, пустые, казалось, они не отражают света. Они блестели, но блеском, который отразила бы любая ее фотография, потому что весь он был на поверхности, за ним таилась какая-то матовость.

Я спокойно снял ее правую руку с моего плеча и подтянул рукав до локтя. Судя по очертанию ее тела, следовало ожидать увидеть прекрасное предплечье, но ожидания не оправдались: на нем виднелись ужасные следы неисчислимых уколов шприца. Труди с дрожащими губами, испуганно взглянула на меня, будто опасаясь нагоняя, стянула рукав вниз, забросила мне руки на плечи, вжала лицо в мою шею и заплакала. Она плакала так, будто сердце у нее разрывалось. Я погладил ее так осторожно, как можно погладить кого-то, кто явно собирается нас удушить, и взглянул на ван Гельдера.

– Теперь я понимаю, почему вы настаивали на моем приходе сюда.

– Мне очень жаль. Теперь вы знаете…

– Это и есть третье дело?

– Да. Бог свидетель, я предпочел бы не делать этого. Но вы понимаете, что из порядочности по отношению к коллегам я обязан информировать их о таких вещах.

– Де Граф знает?

– Знает любой из высших чинов полиции в Амстердаме, – просто ответил ван Гельдер. – Труди!

Единственной ее реакцией было то, что она стиснула меня еще сильней. И я начал испытывать что-то вроде кислородного голодания.

– Труди! – настойчиво повторил ван Гельдер. – После полудня тебе полагается спать. – Знаешь сама, что сказал доктор. Ну-ка в постель!

– Нет, – захныкала она, – не хочу в постель…

Ван Гельдер вздохнул и повысил голос:

– Герда!

Как если бы ждала вызова – что она, вероятно, и делала, подслушивая под дверью, – в комнату вплыла удивительная особа. Это была огромная и невероятно пышная женщина – назвать походкой ее способ движения означало бы прибегнуть к грубому! преувеличению, – одетая точно так же, как кукла Труди. Длинные светлые косы, перетянутые цветными ленточками, свисали на ее внушительный бюст. Судя по лицу, старому, в глубоких морщинах, словно складчатая, грубая шкура, – ей уже перевалило за семьдесят. Контраст между веселой цветастой одеждой и косичками и тучной старой ведьмой, которая все это носила, был разительным, странным, гротескным, почти отвратительным, но, похоже, не будил таких чувств ни у ван Гельдера, ни у Труди. Старуха прошла через комнату – несмотря на свой вес и утиную перевалку, проделала она это довольно быстро, – коротко кивнула мне и молча, ласково, но решительно положила руку на плечо Труди. Та сразу подняла глаза, слезы в них высохли так же мгновенно, как накатились, она покорно кивнула, сняла руки с моей шеи и встала. Подошла к ван Гельдеру, забрала свою куклу, поцеловала его, приблизилась ко мне, поцеловала меня так же естественно, как ребенок на ночь, и почти выбежала из комнаты, а Герта выплыла вслед за ней. У меня вырвался долгий вздох, и стоило труда удержаться и не вытереть лоб.