Адам Холл - Мат красному королю

— Дай только срок, — сказала мисс Горриндж.

Бишоп поставил белого слона рядом с белой королевой.

— Я — с Мелоди. И рядом с Софи, поскольку ты предполагаешь, что я смогу поддаться ее очарованию…

— Отвратительное выражение…

— Но приятное чувство. И еще я — под ударом белого коня, ибо у меня осталось смутное впечатление, что Эверету я не понравился.

— Почему?

— Ему не понравилось, что Мелоди о чем-то шепталась со мной, пока он садился в машину. Он полагает, что мои скромные штаны так же пылают и рвутся к маленькой ядовитой розе, как его собственные.

Бишоп откинулся назад, оперевшись на локоть. Пепел упал с его трубки и рассыпался в углу шахматной доски.

— Очень хотелось бы знать, — продолжал Бишоп, — почему Мелоди так ненавидела Брейна. Я тебе рассказывал о том, какие вещи она говорила в «Ромеро». Даже если бы она старалась бравадой прикрыть разбитое сердце, она не смогла бы произнести такие слова без некоторого мрачного удовольствия, и оно появилось бы в ее голосе.

— Это было сказано искренне?

— Да.

Через некоторое время мисс Горриндж спросила:

— Как ты думаешь, на дознании она говорила правду?

— Мне казалось, она изворачивается.

— Я ее не виню. Этот уэльсец был очень крут.

— Он хотел заставить ее корчиться от стыда.

Она с удивлением поглядела на него.

— Зачем?

— Видишь ли, когда мужчина испытывает непреодолимое влечение к женщине, сексуальный магнетизм которой проходит сквозь стены, но удовлетворить его не может, ему остается единственная возможность овладеть ею — взять над ней верх…

— Не слишком ли многое ты переводишь на сексуальную основу, Хьюго?

— Я все перевожу на эту основу, когда речь идет о Мелоди. Она символ секса — вульгарный, чудовищный, общедоступный. Это женщина, которая сеет вокруг себя несчастье. Даже смерть. Глядя на Мелоди, смешно выдумывать другие мотивы, кроме ревности, зависти, похоти, разочарования и ненависти у людей, которые имеют к ней какое-то отношение. Помнишь, что говорил тебе Тедди Уинслоу? Встретить Мелоди — все равно что шагнуть в огонь.

Он поднялся и стоял, разглядывая шахматные фигуры на доске. Ноги расставлены, руки опущены, в одной — трубка.

— И Брейн сгорел в этом огне, — закончил Бишоп.

«Беггарс-Руст» помещался в длинном приземистом здании, скорее похожем на сарай — то ли бывший амбар, то ли казарма. Но Поллинджер его переоборудовал и стало неплохо. Девять тысяч ушло у него на то, чтобы настелить паркетные полы, разбить новые дорожки на участке вокруг дома, проложить подъездную аллею среди густых зарослей лаврового дерева; провести водопровод и обеспечить водой четыре ванных комнаты, десять спален, две кухни, три бара и фонтан на солнечной лоджии над заросшим лилиями прудом; чтобы сломать стены, выровнять углы, поставить двери, заделать все щели, чтобы не проникала вода, не дуло, не сквозило и вообще ничто не доставляло никакого беспокойства. На все это ушло девять тысяч фунтов кредита, который Поллинджер все еще выплачивал.

Он был небольшого роста. Плечи торчали вперед, и, когда он шел, казалось, что он торопится поспеть за ними. А заводили они его в самые странные места. Поллинджер никогда ни перед чем не отступал. Если он натыкался на препятствие, то просто продолжал двигаться и проламывался сквозь стену. И пока вы пересчитываете кирпичи, его уже и след простыл. Он не был мягким человеком, но всегда оставался джентльменом и, насколько люди знали, был честен. Некоторые, впрочем, знали о нем совсем мало; они-то и были его друзьями.

Бишоп узнал все это в основном от мисс Горриндж, до остального дошел сам.

— Да, — сказал Поллинджер, — это скверно.

Они вели беседу об одном из членов клуба, о Брейне.

Сначала Поллинджер рассматривал свое массивное золотое кольцо с печаткой, потом повернулся к красному догорающему закату, наблюдая за его сиянием.

— Вы его знали? — спросил он Бишопа.

— Нет. И, как я понимаю, многое потерял.

— Да. Занятный он был мужик. Силен, словно бык, но и подвижен, понимаете? И молодой. Всего тридцать пять где-то. Слишком молод, чтобы умирать. Слишком много еще было в нем молодой, горячей крови. Мы все его очень жалеем. — Поллинджер отвел взгляд, на лбу его собрались морщины. — Я говорю о своей компании, о клубе. Я люблю их. Они любили его.

Он покачал головой, словно ему нечего было добавить к сказанному.

Бишоп подождал немного, потом спросил:

— Кажется, мисс Маршам приходит сюда ужинать? Я надеялся встретить ее сегодня.