Лев Никулин - Высшая мера

Витович наклоняется и читает заголовок, написанный крупными острыми буквами:

«Моему преемнику».

Немного ниже более мелкими буквами написано следующее:

«Дорогой неизвестный, вы пришли в эту бедную комнату и сегодня заменили меня. Вы — белый, из любопытства или из прихоти взяли цветную женщину, и, вероятно, вы не захотите утруждать себя мыслями о ее прошлом и о том, что же привело ее на бульвары. Если я вас угадал — то оставьте это письмо там, где вы его нашли. Если же вы любопытны, если у вас острый глаз и вы умеете выбирать цель, читайте дальше…»

Витович подходит ближе к лампе под розовым бумажным колпаком. Он смотрит на спящую, не видит ее лица и видит только слегка раздвоенный подбородок с бледно-зеленой черточкой татуировки. Он продолжает читать, легко разбирая этот острый и слабый почерк:

«Я был неважным художником, у меня был туберкулез и я долго жил в Африке — в Алжире и Марокко. Я много ездил по северу Африки, рисовал и продавал туристам головы кабилов, арабов и их женщин. Пять лет назад я жил в Оране, в провинции, на границе, между французским и испанским Марокко. В Оране я увидел женщину по имени Ниеса, которую вы узнали сегодня. Я увидел ее за решетчатыми воротами публичного дома. Я увидел ее за решеткой и остановился, потому что она совершенно не похожа на этих несчастных, проданных и запертых в клетки коров. (Вы видите, что я не сентиментален). Ниеса была из сумасшедшего пограничного племени. Ее продали четырнадцати лет. Вернее ее обменяли на магазинную винтовку Снайдерс и пятьсот патронов. Впоследствии эта винтовка и патрон вероятно, обошлись не дешево испанцам. Ниеса была великолепна. Ее предлагали только богатым гостям, кроме того, она танцовала для туристов с живым удавом. За месяц до этой встречи я продал богатому аргентинскому скотоводу тридцать одно полотно, тридцать один этюд голых африканок. Я был почти богат и я выкупил эту женщину и ее удава из дома, о котором говорил. Пять лет она, была со мной, она была моей подругой, моей женой, если вам угодно. И она будет ею до моего последнего дня. Воздух и солнце Африки удлинили мою жизнь на несколько лет. Когда же воздух и тепло оказались бессильными, я и Ниеса сели на пароход и поплыли в Марсель. Я хотел умереть в Париже, под парижским небом, под небом Монпарнаса, хотя бы за столиком кафе «Дом». Но, по-видимому, я умру на этой широкой и мерзкой постели, жесткость которой вы испытали сегодня сами. Мой дорогой незнакомец, если вы стоите больше, чем обыкновенный бульварный волокита, если вы видите дальше и глубже, чем эти ночные филины в моноклях, и фазаны в смокингах, будьте великодушны к подруге умершего художника, женщине по имени Ниеса. Будьте великодушны к женщине, которая умеет думать о жизни и людях, любить и быть верной и которой не осталось в жизни ничего, кроме тротуаров рю Пигаль и бульвара Роше-Шуар».

Витович дочитал письмо и поднял голову и увидел отраженные в зеркале широко раскрытые глаза, неподвижные, черные, как антрацит зрачки и ресницы, загнутые кверху, как хлыст.

— Ты уходишь?

— Я приду.

— Ты придешь ночью в Буль Нуар — ты придешь? — спрашивает задыхающимся шепотом Ниеса. — Дай мне память о себе. Память. — Ее пальцы цепляются за пуговицы пиджака и путаются в галстухе. Витович опускает руку в карман. Он находит высохший, свернувшийся в трубку, фотографический снимок, фотографию, снятую на бульваре. Ниеса берет снимок и, не глядя, прячет его в сумочку, прячет рядом с седой прядью волос, перевязанной черным траурным крепом.

— Ночью, в «Буль-Нуар».

Через два часа — светает. Облака раздвигаются и открывают бледную, слабо мигающую утреннюю звезду. Две багровые полосы, одна над другой, вспыхивают на востоке. Разорванные клочья пара плывут над виадуками, над светящимся чертежом рельс, над железным плетеньем семафоров и стрелок вокзала Сен-Лазар. Первые утренние поезда уходят из Парижа на запад к океану и на юг к морю. В тоннеле метрополитэна с жужжащим сквозным гулом пробегает шестичасовой поезд. День начинается и проходит по разному для Витовича, Мишеля и женщины из Орана по имени Ниеса. Когда же приходит вечер и ночь, — пьяницы опять расстреливают последние заряды в тирах, одни за другими останавливаются лодочки и золотые быки каруселей и на бульваре Рошешуар опять пахнет жареными каштанами и горьким дымом бензина.

Ниеса спускается по лестнице в дансинг «Буль Нуар» и смотрит вниз сквозь алкогольный пар, и пахнущий косметикой дым сигарет.