Светлана Алешина - Из огня да в полымя

В том, что так оно и будет, я не сомневалась, однако сидеть спокойно и ждать, когда к лагерю подбирается огонь лесного пожара и деревянные бараки вот-вот должны загореться, было чрезвычайно трудно… Чувствовала я себя словно спортсмен перед стартом.

Не могу объяснить, на что я надеялась. Вряд ли мне удастся ускользнуть от Краевского. Вряд ли он допустит, чтобы мне удалось связаться с МЧС. Полковник Краевский, без всякого сомнения, был профессионалом, а профессионалы таких ошибок не совершают. Он выпустит меня из своих рук не раньше, чем добьется всех своих целей. Если вообще когда-нибудь выпустит…

Единственное, что подводит иногда профессионалов, – инерция мышления. В тех случаях, когда дело касается людей, с которыми они работают. Профессионалу трудно порой представить, что рядовые исполнители – живые люди. Каждую операцию он примеривает на себя и исходит из того, как бы он сам выполнил то или иное задание. И уже после этого начинает требовать такого исполнения от других – четкого и безукоризненного.

Я поняла, что у меня есть единственная возможность освободиться от опеки Краевского – использовать то недолгое время прохода под конвоем от карцера к машине, которую пришлет за мной Краевский. Впрочем, скорее всего, он сам приедет в лагерь. Ведь, кроме меня, у него здесь есть еще одна забота. Уничтожение заключенных – дело ответственное, нужно провести его чисто, безукоризненно, не оставив ни одного свидетеля… Вряд ли Краевский доверит эту операцию целиком Кузину…

Я сидела в полной темноте и напряженно прислушивалась ко всем звукам, доносящимся снаружи… Но карцер был сделан добротно. Несмотря на то что дерево – хороший проводник звука, снаружи до меня не доносилось практически ничего. Тишина – еще один способ воздействия на психику. Темнота, тишина, одиночество – так человека можно свести с ума. Можно сломить его волю, можно добиться от него всего, чего ты хочешь.

Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем в коридоре раздались торопливые шаги. Я была уверена, что это за мной. От нескончаемого ожидания я была на взводе. Хотя и отдавала себе отчет, что реально прошло всего, может быть, минут десять-пятнадцать. В тишине и темноте быстро теряешь всякое представление о времени. Оно как бы останавливается…

Звук шагов поравнялся с карцером и затих, сменившись звяканьем ключей.

Я припомнила, как меня вели в карцер, и поняла, что у меня есть минуты три, максимум три с половиной, в течение которых я могла бы решить проблему освобождения от опеки Краевского…

Дверь со скрипом распахнулась, и в мою темницу ворвался тусклый свет из коридора. Сильно запахло дымом. Видно, пожар был уже совсем близко…

– На выход! – скомандовал мне охранник.

Насколько я смогла рассмотреть его в тусклом свете тюремного коридора, это был очень худой, высокий мужчина лет сорока пяти, впрочем, с возрастом я могла и ошибиться. В правой руке он держал автомат, в левой – связку ключей, наручники и карманный фонарик… Лицо усталое и изможденное… Взгляд тусклый.

«Наркоман?» – мелькнуло у меня в голове.

Но движения его были четкими и точными, никакой замедленности и незавершенности жеста, свойственных наркоманам. Нет, этот человек не наркоман…

Я тянула время, чтобы понять, кто стоит передо мной, и не выходила из карцера, медлила.

– На выход! – повторил он нетерпеливо и осветил меня лучом карманного фонарика.

Я на мгновение ослепла от яркого света, блеснувшего мне прямо в глаза. И вдруг услышала характерное покашливание…

Этот человек болен! У него – туберкулез, готова спорить на что угодно. Этот легкий, но неотвязный кашель в сочетании с изможденным лицом, худощавостью ясно говорит о туберкулезе. Подхватить туберкулез от заключенных – проще простого…

А его тусклый взгляд свидетельствует, что болезнь его воспринимается им как проблема. Отнюдь не наплевательски относится он к своему здоровью. Хочет пожить подольше. Потому и расстроен. Смерти боится. Каждый человек боится смерти. Но у большинства этот страх носит абстрактный характер. И не могут себе даже представить, что настанет когда-нибудь момент, смерть приблизится вплотную. А вот те, с которыми она уже рядом, вынуждены жить, предполагая, что каждый день может оказаться последним…

Туберкулез, конечно, можно вылечить, сейчас его трудно отнести к смертельно опасным заболеваниям, но хорошо так рассуждать, когда ты здоров, а когда каждую минуту твои легкие сотрясает кашель и ты начинаешь харкать кровью, здравый смысл как-то не срабатывает, и все, что ты знаешь о туберкулезе, уступает перед видом этих кровавых плевков… Хочется жить – и все!