Наталья Солнцева - Загадка последнего Сфинкса

— Это все вышло из-под резца моего отца, — заметил Маслов. — Он вынужден был работать на партийную элиту, а самые лучшие его вещи остались невостребованными. Отец их делал для души. Я работаю в современной манере.

Астра перевела взгляд на нелепые сооружения из стекла и металла, которые казались грубыми и неуместными рядом с пленительными формами, выверенными классической эстетикой Эллады.

— Соединение интеллекта и страсти сделало греков великими, — сказал скульптор. — Мысль не моя, но я готов под ней подписаться. У наших мастеров, к сожалению, непомерно развито либо одно, либо другое.

— А у Домнина что преобладает? — спросила Астра.

Маслов задумался.

— Игорь умен… и все-таки больше страстен, чем рассудочен. Его картины выдают его с головой.

— Страстный и не влюбчивый?

— Я имею в виду не физическую категорию, а творческую. Живопись — вот мир его чувственности. Он тратит себя на своих полотнах, в своих образах, а на жизнь уже ничего не остается.

— Родители Домнина развелись? — спросила Астра.

— В этом не было нужды. Мать Игоря умерла лет двадцать назад. Отец вдовел, жил один, изредка приводил к себе женщин, но о втором браке не помышлял. До перестройки он прилично зарабатывал: заведовал большим гастрономом. Молва приписывала ему накопленные богатства, припрятанные на черный день. Среди его знакомых ходили басни о золоте, которое выживший из ума старикан хранил в тайниках под паркетом. Это все полная чушь! Если безумие старшего Домнина в чем-то и выражалось, то единственно в любви к Санди, поразившей его, как разряд молнии. Он был слеп и глух к увещеваниям друзей, к просьбам сына… ко всем сплетням о, мягко говоря, легкомысленном поведении своей будущей супруги. Санди затмила для него весь мир. Я его не осуждаю, — вздохнул Маслов. — В сущности, так и должно быть.

— Я слышала о скандалах, связанных с художником и его мачехой…

Скульптор подозрительно уставился на гостью.

— Вы не из «желтой» прессы? Я бы не хотел портить отношения с Игорем.

— О нашем разговоре никто не узнает, — заверила его Астра. — Я не выдаю источники информации, иначе со мной откажутся сотрудничать. Моя репутация мне дорога.

Маслов страдал не только от недостатка средств; не менее болезненно он переживал отсутствие внимания прессы к себе и своему творчеству. Визит журналистки, пусть даже с целью получить сведения о Домнине, был для него целым событием. Он упивался этим разговором, представляя, будто у него берут интервью для серьезного издания.

— Игорь частенько лезет на рожон, однако делает это не нарочно, — преисполнившись важности, заявил скульптор. — Такой у него характер. Если им овладевает какая-нибудь идея, остановить его нет никакой возможности. Он не думает о последствиях. Так было и в учебе, и потом, когда он начинал обретать известность. Его тщетно принуждали переделывать работы… давили на него, обрушивались с жестокой критикой, грозились предать анафеме. Он только посмеивался и шел напролом. При жизни отца он щадил его чувства; кончина старика развязала ему руки.

— Вы хотите сказать, художник решил отомстить мачехе за неприятности, которые та причинила их семье?

— Именно так. Игорь шаг за шагом шел к своему триумфу, и теперь, когда на его выставки ходят тысячи людей, а картины охотно раскупают… когда его имя знают во всем мире, он написал «Трапезу блудницы» — великолепное полотно, перед которым можно стоять час, два, сутки… и не заметить, как летит время. Любой, кто мало-мальски знаком с Александриной, без труда узнает ее черты в образе блудницы. Эпатажная вещь… Впечатлительные натуры приходят от нее в экстаз. Порно бледнеет перед сим эротическим шедевром, словно жалкая картинка из комикса перед красочной жизненной сценой.

— В чем же заключается месть? — удивилась Астра. — Насколько я поняла, Домнин подарил своей мачехе бессмертие?

— Но как он ее увековечил? Во всем вызывающем бесстыдстве, во всей сластолюбивой порочности этой женщины, которая кормит из своих рук столь же порочного юношу, вместе с нею погрязшего в грехе похоти. Чертовка и чертенок, предающиеся разврату мать и сын…

— Позвольте, — перебила Астра. — Разве молодой любовник Александрины — ее сын?

— Разумеется, нет! Разве в этом дело? Если бы Санди воспылала страстью к собственному сыну, материнство не послужило бы препятствием. Самый отвратительный вид порока — мать, склоняющая сына к сексу, — практиковался еще императрицами Древнего Рима. Это и выразил Домнин… Блуд без покровов, в первобытной наготе, не завуалированный, не присыпанный блестками аллегорий, как принято в искусстве. Вы видели картину?